И были походы дневные и ночные. Всегда тесной группой сначала по Риволи и дальше по авеню Великой Армии до Дефанса, и когда Грымов с остальными ушли вперёд, Машка поколебавшись отправилась за ними, а мы остались в начале Дефанса на площади, где студенты в этот день окончания занятий по-щенячьи возились и падали в фонтан и мокрые насквозь были молоды и счастливы.
В тот раз я осуществил былую задумку, купил иллюстрированный «Petit Larousse» этого года за триста франков, наверное поразив собственной непрактичностью наших окружающих. И была заключительная встреча в КНЕСе, завершающие протоколы и запомнившаяся деталь. Когда всех повезли в Корфюр, я остался дописывать бумаги, и Машка, которую я отпустил, вдруг заколебалась. Ей так хотелось со всеми в этот дешёвый магазин, но она отчего-то сомневалась. Я недоумевал: я её отпустил и отсутствие её дело не меняло. Со мной она была здесь лишь для декорации, и ей важно было окунуться в мир дешёвых вещей. В её присутствии я тогда не видел пользы. Но эта польза была. Для неё. Она получала полномочия. И в этом я убедился задним числом.
Я тоже что-то почувствовал и начал капризничать, отделяясь от коллектива. В конце дня, после работы я бродил по Латинскому кварталу. Я уже купил «для всех» двухлитровый пластиковый «огнетушитель» дешёвого клошарского вина и даже отдегустировал его и присел возле метро на лавочке. Рядом сидела хрупкая французская девушка. Мы начали разговаривать и неожиданно перешли на русский язык. Она учила его и знала чуть, во всяком случае лучше чем я французский. Тогда я спросил: как она меня вычислила? И оказалось, просто: я вставлял паразитные слова: «вот» и «значит». В заключение она сказала, что приедет с друзьями в гостиницу, а я, как настоящий буриданов осёл, сразу засомневался, подумал, что это может осложнить нашу непростую жизнь.
В гостинице возлияния продолжались, сначала в общей комнате, затем в отдельном номере Данилова из руководства нашей фирмы, взятого для проформы, и Машка вертелась рядом, а Данилов (зам генерального) набрасывал полотенце на её манящие колени, якобы его смущавшие.
Ещё было необычное утро. Забили барабаны; не только тротуары и проезжая часть улицы Сен-Антуан были заполнены народом. Посреди неё двигалась процессия – обнаженные участники бразильского карнавала: смуглые танцовщицы, танцоры в перьях, автоматизированные сооружения. Мы с удивлением и робко влились в их поток и прошли вместе часть квартала среди шума, возгласов, взрывов музыки, калейдоскопа фигур и лиц, языковой какофонии, впитывая стиль и ритм и даже пританцовывая. И когда покинули шумное движение, фестиваль для нас продолжался. Мы непрерывно смеялись и по-иному чувствовали этот солнечный день в близи площади Бастилии, в нескольких шагах от Нотр-Дам и площади Сен-Мишель.
Ах, да-да-да. Ах, нет-нет-нет. Казалось что-то свершалось независимо от нас, менялись броские аксессуары и что-то скрытое творилось внутри, как жизнь души, и незаметно меняло всё. Хотя с виду ничего не происходило, только менялось настроение и его кистью окрашивалось всё.
Я всегда усугубляю положение. Там, где можно притерпеться и сгладить, непременно пру на рожон. При отъезде в аэропорту я совсем отделился от группы, в одиночку прошёл в накопитель. А они колдовали с весами, своими купленными в дорогу трёхцветными сумками, которые носят челноки. Моё отвращение к ним было велико, и Грымов уговаривал Данилова, что и мне следует плеснуть отходного из пластмассового пузыря из Duty Free. В самолёте рядом со мной оказался небезызвестный Эдуард Лимонов («Это я – Эдичка»), и Грымов с Машкой подносили мне и ему прихваченную в дорогу водку, и Грымов даже пообещал пригласить его в ЦУП. А самолёт гудел и жужжал, отмечая перелёт в новое качество.
Каждый из нас в душе – исследователь, и теперь меня интересует этимология предательства. Из чего рождается оно в среде нормальных с виду людей? Что лежит в основе действий тех, что рядом был и затем воткнул другому в спину нож? У предателя могут быть разного цвета глаза, но непременно взвешивающий взгляд: «пора-не пора».
Помню, при первом моём переходе, когда я уходил из комплекса ориентации и управления движением, работала там курьером некая молодая девушка. Была она из местных деревень и по-крестьянски воспитана и потому вежливо здоровалась каждый день. Так повелось, и мы охотно здоровались.
Трудно я тогда уходил: колебался, решал, перерешал, но когда всё было окончательно подписано, случилось невероятное – она перестала со мной здороваться. Остальные делают это и по сей день, причём, мне кажется, с большим удовольствием. А вот она, видимо, решила, что это лишнее и сделала свой вывод. А ведь она была тогда курьером и зависела ото всех, и поступи она несвоевременно, могла иметь нежелательные последствия. Но она всё сделала вовремя, проявив и понимание и чутье.
Мне пришла в голову такая картина. Бежали по своим делам крысы – старая и молодая. Остановились принюхались, повернув остроконечные морды, и разом поняли – моя судьба была ими решена, и вот они уже побежали рядом. Да, что судьба? Крысам нужно грызть, у них непрерывно зубы растут и их нужно стачивать. Не хочешь, а грызи.
Я вижу рядом их острые мордочки. Молодая с блестящей шерстью и неуёмной потребностью грызть и спариваться и старая с одиноко торчащими седыми волосками и начинающими слезиться глазами – нашли общее в борьбе за лакомый кусок и пространство в обжитой квартире. У крыс в крови – инстинкт борьбы во имя будущего крысьего потомства.
Но, может, я снова упрощаю? Не просто всё. Произошла необратимая вселенская катастрофа – треснула Земля, и в щели древней земной породы хлынула магма, уничтожая, сжигая по дороге всё. Забили горячие грязевые фонтаны, запахло серой, и мир наполнился звуком хлюпающих кальдер. На этом фоне идёт смена действующих героев: консервативных динозавров меняют юркие теплокровные грызуны – крысоподобные приматы. Ведь именно так вступили в жизнь первые млекопитающие, заложив исходную родословную человека. Грызуны, похожие на землеройку, семьдесят миллионов лет назад объявились нашими родственниками. Слава им! Ты можешь их ценить, а можешь презирать. Ничего не изменится. Эволюция шла собственным путём. C’est la vie!
Как бы там не было, прекрасно идти июньским утром узкой тропинкой среди травы и самодельных посадок в зелёном оазисе большого города. Я спустился вниз от огромного жилого дома, прозванного домом «на курьих ножках» к Яузе, и иду среди росистых зелёных кустов под ростокинским акведуком, напоминающим мою судьбу. Да, когда-то он был путепроводом и очень нужен, а теперь только «для мебели» в городе. При подходе в его проёмах видна чудесная картина: снизу заря, а в вверху – сумрак неба и весь небесный переход.
Как прекрасны эти нетронутые места в соседстве с гремящими магистралями. Возвращаясь с работы, я вижу их по-иному. С высоты птичьего полёта, спускаясь вниз. Пойма Яузы утопает внизу, справа – шоссе с игрушками машин, впереди рекламный дом Жолтовского, мой книжка-дом на сваях, куриных ногах, обелиск у ВДНХ, шприц телевизионной башни, а слева дома студенческих общежитий вереницей белых слонов. Красиво при разной погоде. В виде сверху есть что-то атавистическое.
Я спускаюсь к Яузе асфальтированной дорожкой, что вымыта и блестит, должно быть прошла недавно моечная цистерна, а ныне пусто кругом. Мой путь сегодня короткой улицей Малахитовой к платформе «Яуза», где железнодорожная эстакада вознесёт меня на минуту над фабрикой зонтов. Мысли мои далеко. Сегодня начинается новый французский полёт.
Спешу в ЦУП. Здесь царствует Грымов. Здесь он на месте и держит нити полёта. Он сохранился, как акведук, что на его месте очень не просто. Есть масса поводов вспылить, стукнуть по столу и дверью, но он на месте и при всех превратностях политики «дал-взял». Бог знает, чего это ему стоило, и в этом его мужество. Весь полёт теперь он будет опорой мне. А в жизни трудно сказать: имеешь ты последний шанс или пришло время вымирать, как вышло с динозаврами? В любом случае будет реквием для тебя звучать «Букет цветов из Ниццы». Наверное.
Полёт. Полёт. А что полёт? Полёт для нас – дело привычное. Здесь всё отлажено. Работают службы – основные и вспомогательные. Движение словно по реке на плоту. Тебя несёт, ты только отталкиваешься. А впереди встречные коряги и мели Но если ты не застрял, всё идёт быстро и хорошо.
В полёте, в ЦУПе Виктор Грымов – царь и бог. И если честно, я вообще горжусь Виктором Грымовым. Человек он коммуникабельный и управление полётами начинал с нуля. В голове его тысячи полётных ситуаций, из которых пришлось выпутываться. Полёт – фантасмагория тысячи причин, от которых нельзя отмахиваться, их нужно распутывать, словно спутавшуюся рыбацкую сеть, с умением и тщательностью, насколько хватает сил. От мелочи здесь не отмахнёшься, она вырастает в проблему. Нельзя посчитать безвыходным положение, и непременно отыскать путеводную нить. И так не час и не день, а десятки лет, с тех пор, как начались пилотируемые полёты и пока они не закончатся.
