манжеты. Блеющий голос, робкий тон, боязливый взгляд. И этот призрак царствует!”
Султан старался быть любезным, наградил Герцля орденом и без конца подчеркивал свое дружелюбное отношение к евреям.
Герцль, в свою очередь, рассказал султану старинную притчу о мальчике, который спас льва, избавив его от занозы. “Ваше Величество — лев, и, возможно, я смогу помочь вам и извлеку занозу. Такой занозой, — продолжал Герцль, — мне представляется государственный долг Османской империи. Если от него избавиться, к Турции снова вернутся жизненные силы”. Затем лидер сионистов поведал султану, что евреи могут пополнить его казну в обмен на “декларацию решений, благоприятных для еврейства”. Обрадованный султан предложил, чтобы составление заявления было поручено его придворному ювелиру — еврею. На это Герцль с улыбкой ответил, что готов лично подготовить текст декларации. Двухчасовая беседа завершилась уверениями во взаимном уважении. На следующий день Герцль обсудил с великим визирем и министром финансов свой план относительно компенсации государственного долга Турции. Он указал, что еврейский синдикат мог бы в течение трех лет выкупить долговые обязательства Турции. Султан, со своей стороны, должен будет выдать евреям “чартер” на создание земельной компании в Палестине. Затем, предоставив чиновникам обдумывать это предложение, Герцль вернулся в Вену, убежденный в том, что многолетние усилия вот-вот принесут результат.
Действительно, как только известие об аудиенции у Абдул-Хамида стало достоянием гласности, репутация сионистского движения и его лидера существенно укрепилась. Герцль не сомневался в том, что наконец-то сумел добиться условий, которые позволят получить полтора миллиона фунтов, необходимые для уплаты за “чартер”. Но его снова ожидало разочарование. Никто из Ротшильдов не проявил интереса к плану. Семья Монтефиоре в Лондоне тоже осталась безучастной. Хуже того, некоторые из ближайших соратников Герцля, в том числе Нордау, равнодушно отнеслись к обещаниям султана. Денег не давал никто. Герцль был в отчаянии. “Я остался без гроша, — писал он д-ру Максу Мандельштаму 18 августа, — а кучка негодяев, владеющих деньгами, меня даже не выслушала… Это нечто неслыханное! Через 50 лет люди будут плевать на могилы этих скупцов…” Когда 26 декабря 1901 г. в Базеле собрался Пятый Сионистский конгресс, Герцлю оставалось говорить лишь о тех “больших надеждах”, которые вселила в него весной встреча с султаном.
В то же время он сообщил Абдул-Хамиду, что ведет плодотворные переговоры с коллегами в Париже и Лондоне и вскоре сделает более конкретные предложения. Султан поймал Герцля на слове. 5 февраля 1902 г. он вызвал лидера сионистов в Стамбул, чтобы “получить информацию” о положении дел. Во время встреч с османскими чиновниками в турецкой столице девять дней спустя Герцль попытался выиграть время. Решившись на рискованный шаг, он заявил, что прежде, чем будет получена финансовая компенсация, султан должен проявить добрую волю, дав евреям концессию на создание земельной компании. Великий визирь не принял этого предложения. Самое большое, на что готов был согласиться султан, это заявление о покровительстве евреям-беженцам, рассеянным на территории империи “за исключением Палестины”, от которой Турция не собиралась отказываться. Герцль отверг эту идею. Он объяснил, что европейские евреи, живущие в империи, и так пользуются покровительством западных стран, но им требуется “национальная” гарантия. Визирь воздержался от ответа.
По дороге в Вену Герцль размышлял над предложением Иззат-бея, первого секретаря Абдул-Хамида. Оно заключалось в том, чтобы создать основу для влияния в Турции путем приобретения концессий на разработку полезных ископаемых. “Возьмите наши финансы под свой контроль, — сказал Иззат-бей, — и вы станете хозяевами положения”. Тогда вопрос о “чартере”, возможно, удастся поднять снова. Герцля увлекла эта идея. После некоторой борьбы он добился от сионистского акционерного общества, чтобы оно поместило в турецкие банки кредиты на сумму 3 млн франков. Гарантом выступал Еврейский колониальный банк. Однако эти меры уже запоздали. Когда Герцль вернулся в Стамбул в июле 1902 г. для продолжения переговоров с турецкими чиновниками, он сделал ошеломительное открытие: турки, надеясь получить большой заем у Франции, использовали предложение сионистов как козырь в торговле с французскими финансистами, которых представлял министр иностранных дел Морис Рувье.
Британский вариант
В 1902 г. меланхолия Герцля, вызванная явным провалом многолетних дипломатических усилий, усугубилась напряженной атмосферой в самой Сионистской организации. Едва ли он мог найти утешение в том, что число членов организации во всем мире не слишком быстро, но неуклонно увеличивалось. Утешить его не могло ни культурное возрождение, охватившее восточноевропейское еврейство, ни даже образование скромного по финансовым возможностям Еврейского колониального банка и Еврейского национального фонда[105], предназначенного для приобретения земли в Палестине. Все это было проявлением того постепенного развития, которого он надеялся избежать, сделав решающий шаг.
По мере того как все четче формировались идеи сионистского движения, то же происходило с антисионизмом. Ряд выдающихся интеллектуалов из числа представителей немецкого еврейства, в том числе философ Герман Коген[106] и Людвиг Гейгер, видели в сионизме движение “столь же опасное для германского духа, как социал-демократия и ультрамонтанство”[107]. В Австрии сионизм поддерживали лишь немногие интеллектуалы, во Франции поддержки не было вообще. В Англии Люсьен Вольф[108], секретарь Объединенного комитета по иностранным делам Англо-еврейской ассоциации и Борд оф Депьютиз[109], рассматривал идеи Герцля как “бессовестное предательство, лишь провоцирующее антисемитизм”. В Соединенных Штатах реакция была столь же отчужденной. Съезд американских реформистских раввинов, собравшийся в Питсбурге за десять лет до публикации “Еврейского государства”, официально заявлял: “Мы считаем себя не нацией, а лишь религиозной общиной и потому не ожидаем ни возвращения в Палестину… ни восстановления каких бы то ни было законов, относящихся к еврейскому государству”. После Сионистского конгресса реформистские раввины заклеймили позицию Герцля как “сиономанию” и исключили тех, кто сочувствовал сионизму, из Союза американских еврейских конгрегаций.
Лишь в контексте этих неудач и растущей активности антисионистов можно понять изменения, внесенные Герцлем в его тактику. В 1902 г. он был полностью привержен палестинской идее — пожалуй, даже в большей мере, чем во времена написания “Еврейского государства”, поскольку общение с русскими сионистами помогло ему осознать центральную роль Сиона в еврейской традиции. Однако он недооценивал трудности, препятствующие получению “чартера” на поселение в Святой земле. Более того, уже в 1898 г., столкнувшись с тяжелыми условиями жизни евреев в Галиции, Герцль на какое-то время задумался над тем, чтобы “найти для движения реальный территориальный вариант, сохранив цель возвращения к Сиону на будущее”. 1 июля 1898 г. он писал в дневнике: “Может быть, мы можем получить у Англии Кипр. Стоит подумать даже о Южной Африке или Америке в качестве прибежища до того времени, когда распадется Османская империя”. Однако в последующие годы Герцль вел
