— Как выглядел обвиняемый в тот день?
— Весь в синяках, царапинах и кровоподтёках.
— Было ли у него при себе оружие, нож, пистолет?
— Откуда у простого работяги такие деньги, чтоб пушки покупать. Конечно, нет.
— Как обвиняемый пояснил своё состояние?
— Сказал, что на него напали в подворотне. Пришлось защищаться.
— Он вам что-то оставлял на хранение?
— Нет, — хмурю лоб, пытаясь понять к чему он ведёт.
— Считаете ли вы, что он способен совершить убийство?
— Нет, однозначно нет.
— Что ж спасибо за содействие следствию, Милана Константиновна. Вы можете быть свободны.
Глава 16 — Дима
«Господи, боже, Димас. Ну ты и влип».
Сижу на нарах, поджав ноги к груди, и упираюсь спиной в ледяную бетонную стену. Сверху мужик какой-то крутится, скрипит пружинами. Песок сыпется на голову. За решетчатым окном льёт дождь. От того ещё тошнотворнее на душе.
«Меня сейчас разорвёт от гнева и злости, был бы хоть нож, точно бы зарезал сам себя. Только это ты и можешь, недоумок конченый. Как, ну, как можно было быть таким упырем долбаным. Ещё и девку за собой потащил. Мудило ты, Димасик. Вальцуй теперь задний проход, готовься».
От ковыряния в замочной скважине я вздрагиваю так, словно только что рядом бомба взорвалась.
— Кого там на хер несёт! — харкает на пол татуированный бугай.
— Жеребцов Дмитрий Васильевич! — с оглушающим скрипом дверь отворяется, а за ней парень возраста в форме стоит, — На выход.
Ноги ватные, едва слушаются. Кое-как сползаю с нар и иду к нему.
— Лицом к стене! — смыкает запястья ледяными наручниками.
Пинает меж лопаток, и я слегка подаюсь вперёд. Таким образом, скрюченного в три погибели, офицер ведёт меня по тускло освещенным коридорам СИЗО. Поджилки трясутся. Перед глазами все плывёт, сейчас вывернет.
Вскидываю глаза слегка вверх и перед тем, как снова лбом воткнуться в обшарпанную стену, замечаю дверь с табличкой следователь и какой-то там фамилией и именем.
— Свободен! — командует хриплым голосом подтянутый мужик в форме.
На вид ему не больше пятидесяти.
«Я сижу перед ним на стареньком, похоже ещё советском стуле. Вроде в штанах и худи, под которым у меня майка с буквами AC/DC, но полное ощущение, что я не просто голый, а более того, что этот мужик заглядывает мне в кишки. Мне конец, мне конец, мне конец»
Слова пытаются в моем воспалённом мозгу. Тяну руку ко рту и методично сгрызаю ноготь на большом пальце почти до мяса.
Мужик командным голосом представляется и зачитывает мне права, а у самого ком в горле. Не сглотнуть, не выплюнуть.
Сижу, смотрю на следователя, по факту конечно, лицо направлено в его сторону и глаза подняты на уровень с его глазами.
Хлопок. Нет мощный удар толстых, как сардельки пальцев о несчастный стол. Он натужно стонет и трещит, грозя развалится на глазах.
«Вот, так и меня расплющит судебная система нашего доблестного государства. Прощай, мамочка, прощай, папочка. И ты, Милочка, прощай. Ещё свеж твой сладостный поцелуй на губах. Ещё помнит тело нежные прикосновения. Аромат твоей кожи и улыбку в душе до последнего вздоха сохраню. Прости, прости…»
— Не сметь корчить из себя дурака в моем кабинете! — ревёт следователь глубоким грудным голосом.
— Не-не, — губы ходуном, язык в рогалик трижды узлом завязывается.
— Тем более, что в вашем случае, Дмитрий Васильевич, это не сработает. Неделю бегать вам ума хватило.
— Ад-д-д…
— Адвоката желаете? Прелестно. Завтра будем вам адвокат. А пока, может, позвонить есть кому. Хотя не давал бы я вам, будь моя воля. Но обязан, — двигает ко мне старенький телефонный аппарат с диском вместо кнопок. Ему самое место в музее, а он тут пашет и пашет, как батя мой на заводе.
«Мама, Миха, Мила. Мила. Блин, Мила, как она там теперь? Какое ж я все-таки чмо».
Тянусь рукой к трубке, набираю мамин номер.
— Да. Кто это?
Открываю рот, а слова застряли в глотке.
— Кто это? Алло! Слушайте, если вам заняться нечем, то…
— Мам, это я…, — сам свой голос не узнаю.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
— Дима-а, — нараспев произносит она, — У тебя всё в порядке?
— Мам, у меня мало времени, — следователь тыкает в циферблат часов на руке, — Ты только не волнуйся.
«Ага, не волнуйся. Скорую вызывай, только. И поскорей. Хотя… Нет все-таки лучше пусть кто-то, сама себе, мамочка, ты вряд ли помочь сможешь».
«— Мам, я… Мам, я в СИЗО номер два по городу Сызрани», — говорю и сердце вместе с лёгкими выплёвываю.
— Ка-а… Димочка, сыночек. Я лечу к тебе. Держись, милый. Я выхожу.
— Нет. Нет! Мам, стой. Тебя не пустят сегодня. У меня все хорошо. Не волнуйся, пожалуйста.
«Ага, а сам сейчас грохнуть тут башкой об пол».
Так трясёт, что стул прыгает вместе со мной.
— Короче, мам, времени мало. Мой следователь Константин Симонович. У меня все в порядке. Пожалуйста, не плачь, мам.
«Господи, Господи, Господи. Какой же я урод. Ну, вот, как. Как я мог так с ней поступить. Мам, мамочка, мамуля. Прости, прости меня».
Слезы текут по щекам не остановить.
— Мам, пожалуйста. Ма-а-ам…, — следователь вырывает у меня трубку и кладёт на аппарат.
«Да похер все, если сидеть за убийство, так что только за одно-то а?»
С истошным воплем прыгаю на него через стол. Мы вместе летим на пол. В руке что-то хрустит при ударе о плитку. Другой рукой в эту секунду успеваю нанести удар в щетинистую щеку следователя. В дверь врываются двое парней с резиновыми дубинками. Константин Симонович отмахивается от них и в мгновение ока выворачивается из-под меня. Ещё бы в нем пади килограмм сто не меньше пни его росте-то в два метра, а я килограмм пятьдесят вместе с говном.
В итоге пара секунд и на запястьях снова сверкают браслеты. В этот раз один из охранников даёт мне коленом под дых. Оба тащат меня под белые руки до самой камеры, пока я извиваюсь и матерю всех на чем свет стоит.
Снимают с меня наручники у самой двери камеры, тыкая лицо намеренно в стену, так чтоб я прямо губами, а лучше зубами бы об неё тёрся.
«Упивайтесь, мрази легавые, упивайтесь властью, скоты вонючие».
Скалюсь на них и смеюсь, пусть и не слышит никто.
Один, тот что посильнее, хватает меня за шкирку и вбрасывает меня, словно мешок с мусором в камеру. Лечу по полу пузом, сдирая подбородок в кровь. Останавливаюсь только, потому что упираюсь головой в чью-то ногу.
— Опачки! Это что за киндер-сюрприз у нас.
Поднимаю глаза и вижу мужика, похоже того, что спал надо мной. Тот ещё мордоворот, одним словом.
— Так иди сюда, сука, и посмотри, — вскакиваю на ноги.
«Откуда только борзость такая взялась. Бляха муха. Руки чешутся сил нет. Ох, не поменяйте лихом!»
Со всего маха бью его в морду, разбиваю нос ему в кровь с одного удара. Он отплёвывает кровь в сторону.
— Ты кого сукой назвал, фраер! — звереет он на глазах.
Да и остальные урки, почуяв, куда ветер дует сгруппировались вокруг меня.
«Прощай, жизнь».
Мысленно воздаю молитвы небесам и едва успеваю закрыть лицо руками.
В следующий раз, когда удаётся разглядеть хоть что-то, то это была размазня. Глаза ж почти совсем не открывались. Да и лицо в целом наверняка больше напоминало котлету. Дикая, жгучая боль в носу, на губах, щеках. На мне и живого места нет. Более того и ребра похоже сломать успели.
Сейчас ещё и пальцы на ногах ко всему прочему добавятся. Кто-то волочит меня по полу, держа мёртвой хваткой под руки, лицом вниз. Бесконечный коридор. Тащат и тащат, встали наконец.
«Ещё и зуб что ли выбили? Вот уроды!»
Меня швыряют на койку. Вкалывают нечто. Голова идёт кругом. Но главное, что теперь ничего не болит.
***
«Где я?» — во рту, пожар, засуха и кажется кто-то сдох, — «Да что ж у меня с глазами?» — тяну руки к лицу. Ну как тяну, дёргаю, а они застревают, — «И тут примотали, падлы. А мочится, сука, мне что в штаны?» — пытаюсь заорать, но, где уж мне. Губ друг от друга не оторвать. Гремлю цепями, — «Охереть, докатились».
