литературе выразительницей интересов и чаяний порабощенного крестьянства, создала в прозе нечто новое, чрезвычайно близкое к фольклору, но свое. «Шевченковский фольклоризм, — писал М. К. Азадовский, — дает блестящие образцы подлинного
сотворчества поэта с народом, требует подхода к народному творчеству как к определенной данности, рассмотрения и оценки его с точки зрения канонов народной эстетики».
Эти слова полностью применимы и к фольклоризму Марко Вовчка, чьи рассказы являют собой удивительный пример соединения поэтических канонов народной песни с правдивым изображением ее подлинных творцов — женщин и девушек крепостной деревни.
Деревня и панский двор — непримиримые враждебные силы. «Панское дворище! Чтоб от веку до веку ничего доброго не входило в тебя’»; «Тяжко, боже мой, как тяжко недоброму человеку угождать!»; «Панскую природу не переделаешь», — восклицают крестьянки-рассказчицы. И хотя в «Народних оповіданнях» бунтарские настроения не получили такого прямого и непосредственного выражения, как в стихах Шевченко, ни одна из героинь Марко Вовчка не может принять свою участь без горького ропота. Неукротимая жажда свободы, жгучая ненависть к панам то и дело прорываются в их речах.
Живет Одарка на утеху родителям — «молоденькая, счастливая; никакого горя не знает, не ведает; бегает, смеется, точно в серебряные звоночки позванивает». Но приходит пан и забирает ее к себе во двор. Тает, чахнет замученная, опозоренная Одарка. Приводят к ней старуху лекарку: «расспросила, посмотрела, да и покачала головою. «Дитя мое несчастное! — говорит. — Затоптали тебя, как цветок душистый! Пусть не видят добра те, что это над тобою сделали! А твой век уж недолгий!» Перекрестила она девушку, заплакала, да и вышла» («Одарка»).
Полюбила на свою беду вольная казачка Олеся крепостного парубка Ивана Золотаренко, обвенчалась с ним и стала рабыней: «Год уплыл, как один час. Все на панщине, все на работе. Пани такая, что и отдохнуть не даст: работай да работай!» Подросли сыновья — обоих взяли в хоромы, а потом разлучили и с мужем: пану вздумалось увезти его в Москву. Там и помер Иван. Мается вдова с маленьким Тышком, «панскому племени служа, словно какой лихой болести», а когда отняли и последнего сына, была она уже при смерти: «Дети мои! дети! Вас, как цвету — по всему свету, только при матери ни одного нет; некому усталые глаза мне закрыть! Вырастила я вас людям на поруганье!..» («Козачка»).
Родилась у Горпины дочка. Нянчит ее, лелеет, а как выгонят на панщину, положит где-нибудь рядом «и глаз не сводит с своего ребенка». Однажды младенец занемог — «на руках у ней так и бьется — кричит». Хотела Горпина остаться дома, не тут-то было: «Пану работа нужна, а до твоего ребенка какое ему дело?» А девочке становилось все хуже. Напоила она ее на другой день отваром из маковых головок, отбыла панщину, вернулась: «Дитя лежит холодное, неподвижное, не дышит» («Горпина»).
Пляшущим и поющим племенем назвал Пушнин героев «Вечеров на хуторе близ Диканьки». В изображении Марко Вовчка украинские крестьяне предстают прежде всего как страдающее племя. В незамысловатых сюжетах, взятых из самой жизни, раскрываются трагические противоречия российской дореформенной действительности. На нескольких страничках умещается история целой жизни — несчастная участь женщины, выросшей в крепостной неволе.
Лирический монолог человека из народа, чаще всего крестьянки, с естественными для нее речевыми средствами и образным мышлением, звучит как стихотворение в прозе{17}. Преобладание песенных интонаций, однозначно очерченные образы и даже элементы пейзажа, гармонирующего или контрастного душевному состоянию рассказчика — все это восходит к фольклорной традиции.
Сказочный зачин вводит в действие с первых же слов («Жил у нас в селе козак Хмара…»; «Жила когда-то в нашем селе вдова Орлиха…»; «Было нас у отца три дочери…»; «Расскажу вам про Якова…»). Главное действующее лицо — девушка-хороша, «как ягодка луговая», резва, «как рыбка», весела, «как пташка-певунья» и т. п. Героиня составляет одно целое с природой: слышит шелест каждого листочка, радуется, когда поспевает рожь, любуется золотистой пшеницей, растет счастливая и беспечная, «как былинка в поле», пока не сломит, не погубит ее злое лихо.
И строй речи и сама лексика воссоздают народный говор в его безыскусственной красоте, запечатленной в песнях и сказках. И это вовсе не подражание и не литературная стилизация, а показатель полной слитности автора со своими героями. Только так, а не иначе они могли выразить свое мироощущение, только так, а не иначе писательница могла передать их психологию и отношение к событиям.
Сказовая речь и до Марко Вовчка применялась в русской и украинской литературе. Но добродушно-лукавый юмор пасечника Рудого Панька в «Вечерах на хуторе близ Диканьки» раскрывает преимущественно светлые стороны жизни. Украинская деревня рисуется здесь в розовом свете, как средоточие патриархальной простоты нравов, обусловленных близостью к природе и соблюдением добрых обычаев предков. Суровые жизненные противоречия пока еще не заглушают задорного смеха и не накладывают мрачных теней на творчество Гоголя.
Марко Вовчок по-своему восприняла опыт великого предшественника. В лирических монологах ее героинь-крестьянок преобладает трагедийное начало. Авторские ремарки, развернутые описания, комические эпизоды были бы психологически неоправданны. Многосложность повествовательной манеры Гоголя отразится на более поздних произведениях писательницы («Глухой городок», «Тюлевая баба».) Однако и в ее ранних вещах кое-где звучат гоголевские интонации. Характерный пример — описание толкучего рынка в рассказе «Сестра».
Г. Ф. Квитка-Основьяненко — другой предшественник Марко Вовчка — вошел в историю украинской литературы как первый талантливый прозаик. Он ведет речь от имени обитателя харьковской пригородной слободы, мещанина Гриць-ко Основьяненко, человека степенного и богобоязненного. Если Грицько и посмешит своих слушателей, то тут же разбавит смех поучениями, да еще введет в рассказ морализаторский зачин и концовку. Он хорошо знает и удачно имитирует устную народную речь, но между ним и персонажами из крестьянской среды все же чувствуется некая дистанция.
Марко Вовчок, отбросив всякое морализаторство и дидактику, преодолела этот барьер. Рассказы, написанные в Немирове, вынесли ее на гребень общественной волны. Молчаливая, скромная, застенчивая жена младшего учителя географии вдруг оказалась, по выражению Ивана Франко, «в рядах борцов за свободу и человеческие права порабощенных народных масс».
Марко Вовчок не отделяет себя от своих героев, говорит устами самих жертв барского произвола, целиком и полностью переходит на их сторону. И этим определяется также различие в выборе сюжетов, изобразительных средств, расстановке действующих лиц по сравнению с антикрепостническими произведениями Григоровича и Тургенева.
Автор «Деревни» и «Антона Горемыки» сочувствовал обездоленным как сердобольный барин. Автор «Записок охотника» обличал крепостничество устами дворянского интеллигента, стремящегося войти в положение мужика и понять его загадочную душу.
У Марко Вовчка, не говоря о возможностях, иные художественные задачи. Влияние «Записок охотника» сказалось не
