не божественная амброзия, а разрушительный яд, который быстро разъест твое нутро и превратит в пустую оболочку без души.
Милая девушка Надин Беккет. Судья не вынесла решения по ее делу, судья посчитала ее безгрешной. Зато обвинила меня. Правильно, легче подтасовать факты и поверить в ложь, чем собрать доказательства правды. Это требует усилий, требует времени и терпения. Это сложно, ведь правда не задумывается об алиби. Правда беззащитна.
Я тоже беззащитен. И потому невинен.
А вот по делу Надин Беккет у меня собрано достаточно доказательств, чтобы осудить преступницу. Но делать этого я не стану. Я подыграю, «допустив» мысль, что в каждом человеке поровну намешано добра и зла, и это зло затмило рассудок доброй, но слабохарактерной.
Отправляю Надин файл. В нем доказательство ее вины – видеозапись, на которой абсолютно четко видно, что мисс Беккет, продавщица универсального магазина, вечером выносит дорогое платье, а утром возвращает его на место. Бирки целы, значит, можно продавать дальше. И это не единичный случай!
Задумайтесь, вы бы стали покупать ношенную кем-то вещь не в секонд-хенде, а в обычном магазине? Материя, из которой пошита одежда, как губка впитала чужие запахи, эмоции, энергетику, но вам не сделают скидки, даже если вы отчетливо почувствовали запах пота. Вы наденете это на себя, будучи абсолютно уверенными, что оно девственно.
Стремление красиво одеваться, выглядеть лучше, чем ты есть, так постыдно, но присуще человеческой породе. Люди считают, что за маской не разглядишь их духовного облика. А тот зачастую оказывается безобразен и дик, будто на улице не двадцать первый век, а каменный. Надин тоже хочет выглядеть дорогой красоткой: ей кажется, что так она быстрее подцепит приличного парня, но не понимает, что одна ночь – не гарантия любви и счастья. Да и десять ночей их не гарантируют.
Надин вешает парням лапшу на уши. Что самостоятельна, самодостаточна, красива, обеспеченна. Они вешают ей. Что влюблены, сгорают от страсти, готовы оплатить ее прихоти. Сплошной клубок лжи. Потому что, если задуматься, за прихоти Надин платит покупатель платья, а не тот, кто с ней делит постель. И кстати, последний, скорее всего, будет рассчитывать на то, что за него заплатит Надин, раз с финансами у нее нет проблем. Ведь он говорит ей то, что она желает услышать, а сладкая ложь – дорогая вещь.
Набираю текст для Надин: «Если в тебе проснется совесть, наказания не последует».
Мое послание застает Надин на работе. Специально выбираю это время, чтобы проследить за ее реакцией. Наблюдаю из-за вешалок, как она вынимает из кармана узких форменных брючек телефон, чертит пальцем по экрану и почти сразу меняется в лице. Она воровато оглядывается. То ли боится, что кто-то случайно подсмотрит, то ли подозревает, что тот, кто отправил ей это, сейчас находится где-то поблизости. Только сомневаюсь, что она подумает на меня.
Действительно, Надин задевает меня перепуганным взглядом, но спустя мгновение уже снова пялится на экран своего телефона. Надеюсь, она правильно поймет мое сообщение, или все-таки следовало быть не столь лаконичным и объясняться конкретней: «Или признаешься сама, или эту запись увидишь не только ты».
Кто-то из покупателей окликает Надин, она дергается, вскидывает глаза, таращится на потенциальных клиентов с непониманием. Обратившаяся к ней женщина тоже смотрит на нее с легким недоумением:
– Девушка, с вами все в порядке?
Надин старательно кивает, голова мотается сверху вниз и, кажется, того и гляди оторвется и скатится с напряженно приподнятых плеч.
Набираю новое послание: «У тебя в распоряжении три дня. Надеюсь, ты догадалась, что надо сделать». Пару секунд сомневаюсь, но потом все-таки добавляю то самое: «Или признаешься сама, или эту запись увидишь не только ты» – на случай, если от страха она совсем перестанет соображать.
Отправляю сообщение. До адресата оно доходит спустя короткое мгновение – убеждаюсь в этом, заметив, как Надин судорожно стискивает в руке телефон, как ее лицо искажается гримасой. Ей не терпится посмотреть, чтобы наконец-то успокоиться или… разволноваться еще сильнее. Но покупательница наседает:
– Так вы мне поможете? Или торчите тут исключительно для вида?
– Да-да-да, – словно заведенная бормочет Надин, но не думаю, что она разобрала хоть одно обращенное к ней слово.
– Что «да»? – все сильнее распаляется тетка. – Хотите сказать, что действительно только для вида?
– Извините, – произносит Надин на автопилоте, чуть приходит в себя, выдает заученное: – Вам помочь? – А сама все равно косится на зажатый в ладони мобильник.
Дальше уже неинтересно. Раньше или позже, но мое послание она все равно прочитает. А наблюдать за назревающей мелкой магазинной склокой с покупательницей мне не хочется. Да и смысл? Поэтому медленно продвигаюсь к выходу.
Даже если судья не собирается выносить приговор, я не имею права оставить все как есть. Справедливость взывает ко мне, и я не могу не откликнуться. Я самый преданный ее слуга. Я – посланник Дикé.
13. Эмберли
Сон не помог, никакой перезагрузки не произошло, озарения не случилось. Остаток ночи пролетел словно один миг, как будто Эмберли провалилась в черную бездну небытия, но тут же выскочила из нее.
Особо умных мыслей не появилось, но хорошо, что голова не раскалывалась от боли, хотя девушка предполагала, что именно так оно будет после всего, лавиной обрушившегося на нее вчера и едва не раздавившего всмятку.
Значит, как обычно, придется ломать голову самой, но сейчас надо тащиться в школу. В школу… Ну да! И это весьма кстати. В ней же учится один из подсудимых – Купер Швайгман. Если его уже выписали из больницы, надо как можно скорее поговорить с ним, выяснить, правда ли все то, в чем его обвинили, и как он оказался в заброшенном здании, отчего возник пожар. Стоило бы убедиться окончательно и безвозвратно выкинуть из головы мысль о дурацких совпадениях. Но видно, Эмберли никогда не избавиться от этой неистребимой надежды на случайность взаимосвязей, на невозможность слияния жизни и игры.
Выйдя из своей комнаты, девушка взглянула на дверь материнской спальни и сразу вспомнила про нападение. Разработчик – страшный человек. Он реально спятил: уверовал в свою безнаказанность и думает, что имеет право не просто осуждать, что, впрочем, делают и обычные люди, но и судить. Хотя нет. Судит-то как раз Эмберли, а он приводит ее приговоры в исполнение. Настоящий палач!
Вздохнув, девушка постучалась к матери.
– Ма-ам!
Ответа не последовало. Спит? Эмберли осторожно заглянула в комнату.
Да, ее мать лежит, свернувшись калачиком и приоткрыв рот, как безмятежный ребенок. Но на щеках… На щеках блестят слезы.
Слезы? Странно. Эмберли всегда казалось, что мать не умеет плакать, что она перешагивает через неприятности и плюет на них с высоты своего роста.
