поклонников и продать свои работы». YouTube был запущен в 2005 году. В 2006 году среднее количество просмотров видео составило около 10 тысяч, в 2016 году – 89 тысяч. Люди начинают смотреть, например, успешные подкасты, и думают, что это – новая модель. Нет, она, конечно, до сих пор есть и продолжает быть новой. Но, по мере того как интернет дозревает, уплотняется, он перестает быть прежним Диким Западом, каким когда-то был, и свежие платформы больше не возникают с той же частотой – непонятно, сколько еще «открытий» у нас появится, сколько еще земель будет захвачено у закрывающейся границы. «Интересно, – сказал Бланда, – что дальше? Кто следующий? Появится ли следом еще хоть что-то?»* * *
Но наибольшее преимущество дают деньги. Без сомнения, они были самой распространенной темой в моих интервью. Независимый фильм – это «элитный спорт», с «высоким уровнем траст-финансирования», как сказал один режиссер: «Ты должен знать, что у тебя, по крайней мере, есть подстраховка». То же самое можно сказать и о живом театре, считает Клэр Бэррон, драматург, лауреат премии «Оби» и финалист Пулитцеровской премии 2019 года. «Если посмотреть на самых успешных молодых режиссеров, то каждый из них начал с больших денег, – сказала она. – Это большая проблема. Это меняет все: и то, кто на самом деле работает, и тип театра, который вы видите. У многих передовых трупп есть основатели, которые явились с деньгами и могли позволить себе поставить десяток пьес, прежде чем стать успешными». То, что студенты художественной школы, как правило, являются выходцами из богатых слоев населения, более или менее воспринимается как само собой разумеющееся. «Какой родитель согласится заплатить двести тысяч долларов за диплом бакалавра изобразительных искусств? – спрашивает Коко Фуско, заслуженный профессор искусств. – Большинство специалистов из среднего класса не будут поддерживать своих детей в этом. Так кто же будет? Остается очень узкий сегмент Америки».
Также существуют своего рода стартовые позиции, которые художники воспринимают как способ «сунуть ногу в дверь». Молодые писатели работают младшими редакторами, начинающие режиссеры кино и телевидения стартуют как помощники продюсеров, юные художники – как ассистенты студий и галерей. Такая работа – это способы установления контактов, изучения связей, наблюдения за профессионалами и полевой тренинг. Единственная проблема заключается в том, что за это, как правило, платят столько, будто говорят: «Тебе ведь не нужны эти деньги, правда?» Если вообще платят. Студийные ассистенты могут получать всего 11 долларов в час; ассистенты производства – от 12 до 15 долларов в час. У меня была студентка, которая на седьмом курсе работала редактором в крупном независимом издании. Я спросил: «Сколько ты получаешь? Долларов шестьдесят?» Она фыркнула: «Почти сорок». С 2017 года ассистенты редакции New Yorker, по словам бывшего сотрудника, зарабатывали 35 тысяч долларов в год в городе, где арендная плата легко может составлять половину этой суммы. «Те, у кого есть привилегии, даже не пытаются объяснить, откуда они появились», – сказал он.
Но не менее распространенной, чем труд, которым едва ли можно прокормить себя, повсеместным явлением в СМИ и искусстве, является работа, за которую ничего не платят: иными словами, стажировка. По определению, это программа подтверждения квалификации для богатых. Джемма Сифф, которая оставила руководящую должность в журнале Harper’s Magazine, отчасти из-за зарплаты, сказала следующее о нью-йоркской индустрии культуры: «Это де-факто классовая система. И либеральные организации закрывают на это глаза. Они не могут на такое смотреть, потому что чувствуют себя ущербными».
У богатых есть и непрямые преимущества. Ноа Фишер – художник, который создал манифест, вдохновивший рабочую группу по искусству и культуре движения «Захвати Уолл-стрит». «Все эти миры – мир литературы, мир кино, мир изобразительного искусства – управляются сами знаете кем, – говорит он. – Туда берут не по итогам экзаменов». Идея всеобщего доступа, как сказала Тэмми Ким, журналистка, писавшая для New York Times, New Yorker и других видных изданий, «это туфта на постном масле. Любой, кто попытается пробраться наверх через этих воротил, обречен потратить чертову уйму времени, если не имеет личных связей». А поскольку люди начинают нарабатывать их еще с колледжа или университета, а элитные учреждения предпочитают выбирать детей из состоятельных семей, то, как выразился Фишер, в мире искусства «работает мощный классовый фильтр».
Преимущества в образовании также начинаются не с восемнадцати лет. «Только очень состоятельные государственные [старшие] школы могут финансировать учебные программы по искусству, – считает Коко Фуско. – В хорошую школу искусств не попасть без портфолио, а его не будет, если нигде не учиться». Любому ясно, что если к выпускному классу ты не умеешь считать, то вряд ли станешь ученым или инженером, но люди не осознают, какой огромный культурный и гуманитарный капитал нужно наработать к моменту окончания школы и тем более колледжа – навыки, связи, социальную гибкость, «грамотность» в широчайшем значении слова, – чтобы иметь достойный шанс практически в любой области искусства.
Искусство давно опирается на богатых: потому что они платят меньше, потому что успех – явление неопределенное и неустойчивое; потому что для понимания того, что такое деньги, и тем более для признания своего права стремиться к ним – необходимо вырасти при деньгах. Сейчас этот перекос становится все сильнее по мере того, как доходы падают, а затраты – особенно на аренду и учебу – растут.
Писательница Кристин Смоллвуд говорит следующее – в частности, о вопросах арендной платы: «В Нью-Йорке живет целое поколение молодежи, которое получает финансовую поддержку из-за пределов города». Джеймс Ли, работавший на телевидении с 2000 года и получавший тогда сто долларов в день как ассистент продюсера, отмечал, что в те дни люди с такой ставкой еще могли себе позволить жилье в Лос-Анджелесе. «Аренда была дешевле, – говорит он. – А сейчас, если ты хочешь работать на ТВ и в кино, при такой зарплате семье приходится тебя поддерживать».
Ноа Фишер, который преподает в Школе дизайна Парсонса в Нью-Йорке, сказал мне, что школа «привлекает мировую элиту», с «огромным процентом иностранных студентов, которые платят полную стоимость обучения», и добавил, что «это касается всех лучших художественных школ в крупных городах» с 2008 года, когда отечественные абитуриенты начали исчезать. Студенческий долг, конечно же, непомерно вырос, особенно для тех, кто получает степень магистра искусств. По словам Фишера, в этом нет ничего необычного для людей, которые платят от 800 до 1000 долларов в месяц в течение тридцати лет и более. Среди его бывших учеников раскол очевиден: между теми, на ком висят платежи, из-за чего едва остается время для выполнения своей работы; и богатыми, которые не выплачивают долг, и все успевают. Тем временем финансирование курса искусств в школьной программе снижается еще с 1970-х годов, а с 2001 года эта тенденция усугубляется тестированием таких программ, как «Каждому ребенку – качественное образование» (No Child Left Behind) [22], которые вытесняют все, кроме математики и чтения, за исключением, конечно,
