Шломо тяжело вздохнул и направился к раву Судакову.
Они медленно шли по узкой, каменной улице. Степан, выслушав Бергера, улыбнулся: «Это не мне
надо говорить, господин Бергер, а госпоже Горовиц. Что вы мне о девочках сказали, я вижу, - он
остановился, - вы человек хороший, благочестивый, вырастите их, на ноги поставите...»
-Я только вечерами учусь, - замялся Бергер, - у меня способностей не так много...
Степан погладил рыжую, с проседью бороду: «Мне почему-то кажется, что госпожа Горовиц рада
будет». Он повел рукой: «Поверьте мне, еще лет пятьдесят, и здесь все изменится. Евреи будут
руками работать. Как сын мой, как вы..., Вы словом с ней перемолвьтесь, а девочки, как ко мне
приходят, хорошо о вас отзываются».
Бергер покраснел: «Вы, же их отец, рав Судаков...»
Они помолчали, вдыхая теплый ветер. Степан вспомнил ту ночь, когда Малка бежала вслед за ним
по улице, умоляя не печатать пасквиль о ее отце. Он вообще мало что помнил из той жизни.
Только тяжелые, серые тучи над Иерусалимом, шум дождя, и то, как отпустив Еву, он почувствовал
внутри себя что-то странное, холодное, чужое. Оно жило в нем, и становилось все сильнее и
сильнее. «Ханеле меня простила, - подумал Степан, - а ведь я дитя ее убил. Лея простила, а ведь я
так виноват перед ней был, что, казалось бы, вовек этого не забудешь. Моше и Элишева простили,
рав Горовиц, Малка..., Федя простил. Господи, пусть они все счастливы будут».
-Мне уже шестьдесят, - наконец, сказал Степан. «Рав Горовиц на два года меня младше. Мы с ним
оба будем спокойны, если о госпоже Горовиц и девочках позаботятся».
-Всегда, - серьезно ответил Бергер, - пока я жив, рав Судаков.
Степан потрепал его по плечу: «Живите подольше. Спокойной ночи, господин Бергер, хорошей
недели вам. Я еще прогуляюсь».
Шломо посмотрел вслед его широкой спине: «Вам тоже, рав Судаков, хорошей недели». Он
засунул руки в карманы капоты. Поправив меховую шапку, Шломо велел себе: «Завтра, с утра,
после молитвы. Рав Горовиц работать пойдет. Тебе, вообще-то тоже надо, но сначала - она».
Бергер шел домой и понимал, что улыбается. Он открыл дверь. Остановившись на пороге, оглядев
гостиную, - маленькую, обставленную собственноручно сделанной мебелью, - Шломо
пробормотал себе под нос: «Домик перестроить надо. Девочек много, не след тесниться. Может
быть, еще дети появятся, - он почувствовал, что краснеет и вздохнул: «А если откажет госпожа
Горовиц?»
-Когда откажет, - разозлился на себя Бергер, - тогда и будешь решать, что дальше делать.
Он подошел к распахнутым ставням. Ночное небо было чистым, ясным, сверкала луна. Он, присев
на подоконник, закурив трубку, стал думать о ее темных, ласковых глазах.
У Стены было пусто. Степан прижался лбом к теплым камням: «Здесь я Исаака Судакова и
встретил. Господи, сколько лет прошло, а до сих пор помню, как он меня приютил. И Лею я тогда
увидел. Ничего, если не станет меня, о ней позаботятся. Моше взрослый уже. И о девочках тоже».
Он поморщился - боль в спине стала сильнее. Раньше Степан не обращал на нее внимания, думая,
что перетрудился на стройке, но сейчас боль стала постоянной, назойливой. Только рядом с Леей
ему становилось легче. Он повернулся, чтобы идти домой: «За могилой Евы рав Горовиц
ухаживать будет, можно не беспокоиться. За надгробием отца Корвино францисканцы
присматривают. Хорошо».
Дома было тихо, все уже улеглись спать, жена сидела на скамейке в саду. Лея взяла его руку и
прижалась к ней щекой. «Вязала, - смешливо сказала женщина, - а потом темно стало. Ночь такая
красивая, что уходить не хочется». Он присел рядом и поцеловал ее в щеку: «Господин Бергер со
мной говорил».
-Вот и славно, - отозвалась Лея. Они замолчали, глядя на величественное, звездное небо над
Иерусалимом.
Малка, напевая что-то, накрыла стол к завтраку. Отец вставал еще до рассвета, окунался в микву,
шел на молитву, и ел уже в ешиве, перед утренним уроком. Девочкам она разрешала поспать
подольше. «Саре десять уже, - вздохнула женщина, - лет через шесть, и сватать начнут. Потом и
всех остальных. Расходов столько будет - семь свадеб. Ничего, девочки обеспечены, не голодаем,
благодарение Богу. Хоть бы папа дожил до того, как они замуж выйдут».
Она заварила чай и вздрогнула - в парадную дверь постучали. Малка оправила платок. Выйдя в
переднюю, женщина застыла на пороге. Он стоял, глядя на нее - высокий, с робкими, темными
глазами. Малка смутилась: «Господин Бергер..., Чем я обязана...»
-Он капоту надел, - поняла Малка. «Он обычно в ней только на шабат ходит».
-Госпожа Горовиц, - он откашлялся, - госпожа Горовиц..., Простите, что я так, без предупреждения.
Мне с вами поговорить надо...
-Чай, - спохватилась Малка. «Свежий, господин Бергер. Девочки еще спят, не спустились к
завтраку..., Вы в сад проходите, я дверь открытой оставлю».
Они сидели на резной скамейке. Бергер, пробормотав благословение, отпив чаю из серебряного
стакана, собравшись с силами, посмотрел на нее: «Госпожа Горовиц..., Я с вашим отцом говорил, и
к свату я тоже схожу, прямо сегодня..., Вы только скажите мне, по душе ли я вам? Я знаю, я
человек небогатый, мастерская у меня есть, дом..., Но я ведь не раввин, и способностей у меня
мало..., Может, вы и не захотите...- он опустил голову.
Малка молчала, перебирая тонкими пальцами подол светлого, скромного платья. От нее пахло
свежим хлебом. Бергер увидел на виске, под платком, немного темных, мягких волос. В
маленьком ухе покачивалась серебряная сережка.
Птица присела на ветку гранатового дерева. Жаворонок разглядел их, - внимательно, склонив
голову,- и что-то запел.
-У меня девочки, господин Бергер, - наконец, шепнула Малка и зачем-то добавила: «Много.
Семеро. Я вас старше, замужем была..., Есть же девушки, молодые...»
-Все это совершенно неважно, госпожа Горовиц, - неожиданно решительно ответил ей Шломо.
«Это у нас девочки, если вы согласитесь..., Я знаю, что их семеро. Еще тогда посчитал, пять лет
назад, как я вам дверь открыл, помните?». Он улыбнулся: «С тех пор я о вас и думаю, госпожа
Горовиц. И буду думать всегда, до самой моей смерти. О вас, и о дочках наших».
Птица все пела. Малка, сложив руки, покосившись на него, только опустила длинные, черные
ресницы. «Я ведь краснею, - поняла она. «Как это будет..., Хотя Элишева мне говорила,
объясняла..., Все будет хорошо, - внезапно рассердилась женщина. «Он ведь по душе тебе, давно
уже».
-Да, - наконец, сказала Малка. «Я...я буду очень рада, господин Бергер».
-Спасибо вам, - еще успел шепнуть Шломо. Они услышали голос Сары: «Мамочка, господин
Бергер! Мы уже умылись. Идите завтракать, мы за вами поухаживаем!»
Шломо посмотрел на Малку и увидел, что она улыбается. Он и сам улыбнулся. Поднявшись со
скамейки, подождав, пока женщина встанет, Шломо ответил: «С удовольствием, Сара».
-Даже за руку ее нельзя взять, - Бергер с тоской глядел на белое запястье, едва видное из-под
глухого рукава платья. «Сегодня же к свату схожу. Надо хупу ставить, на следующей неделе, хватит
уже тянуть. Как я счастлив, я и не знал, что так бывает...»
-Я тоже, - одними губами сказала Малка. Когда они уже сидели за столом, старшая дочь лукаво
спросила: «Господин Бергер, а почему вы так рано в гости пришли? До завтрака еще».
Он подмигнул девочкам: «Потому, что сватался к вашей маме». Малка ахнула, и девочки
наперебой закричали: «Мама! Мамочка! Что ты сказала?»
-Сказала, что я согласна, - кивнула женщина. Сара прижалась рыжей головой к плечу матери:
«Наконец-то!»
Элишева оправила вуаль на голове у Малки и присела рядом с ней: «Помнишь, что я тебе утром
говорила, в микве? Не бойся ничего».
Малка только кивнула . Элишева забрала ее из дома на рассвете. В микве, проследив за
окунанием, подождав, пока Малка оденется, женщина взяла ее за руку: «Что ты мне
рассказывала, так помни, это все из-за того было, что рав Судаков болел. Сама знаешь. Не
стесняйся, пожалуйста. Мудрецы нам не велели глаза закрывать. Смотри, - Элишева задорно
рассмеялась, - трогай...»
Малка исподтишка взглянула на нее: «Она смелая…, Как мать ее, мне папа рассказывал. Ничего не
боится, на юг ездит, в пустыню, одна, на коне…, А я?». Женщина вздрогнула и помотала головой,
отгоняя видение. Черное, искаженное, нечеловеческое лицо опять нависло над ней.
Малка подняла голову: «А ты?»
Элишева сладко потянулась. Она была в простой, холщовой, по щиколотку юбке, в такой же блузе,
из-под светлого платка чуть выбивались темные локоны . Женщина довольно ответила: «Конечно,
