– Давай поспорим! – старшего Капитонова было не остановить. – Ты мне показываешь любой значимый объект собственности – хозяин у него будет чистой воды ворюга или коррупционер!
– Извините, пожалуйста! – робкий голос Елении прервал жаркую тираду Ивана Ивановича, – здесь спрашивают Андрея Ивановича! Художники – все трое! Говорят, по срочному, неотложному делу!
– Художники? – Иван Иванович оживился. – Сын, ты обязан меня с ними познакомить! Как-никак, я сам – выдающийся творец!
– Конечно, папа! – Андрей Иванович махнул Елении рукой. – А заводи!
В помещение, робко теребя картузы, вошли трое. Иван Иванович благосклонно взирал на них от окна.
– Очень сочные, емкие типажи! – отметил он про себя и радостно раскрыл художникам свои объятия. Те же недоуменно смотрели на широко улыбающегося им человека – ведь они до сих пор были незнакомы!
– Папа, это Трифон! – Андрей указал на самого старшего (деда). – Вот это – Аввакум (отец, по возрасту средний). Холмогор (внук, младшенький). А это – Иван Иванович Капитонов!
Художники побледнели и грохнулись на колени. Иван Иванович был для них фигурой мистической, почти божественной, так что стоять в его присутствии они не смели. Сам же Иван Иванович покраснел, подскочил к Бобырям и силой поднял сначала старшего, потом среднего, ну а младший пусть стоит на коленях, если ему так нравится!
Художники смотрели на Ивана Ивановича с плохо скрытым обожанием. Наконец Трифон осмелел и робко подал голос:
– Нижайше просим прощения, Ваше Превосходительство, за то, что отрываем Вас от столь важного занятия. Мы, собственно, хотели поговорить с Андреем Ивановичем по поводу последнего триптиха – работа готова, можно принимать!
– Триптих? – Иван Иванович покосился на все еще стоящего на коленях Холмогора и милостиво разрешил ему подняться. – А что есть объект триптиха, что субъект?
– Возрождение крестьянства, Ваше Превосходительство! – с готовностью откликнулся Аввакум, и Иван Иванович сразу отметил – из всех троих он самый резвый. – На первом творческом фрагменте кровавый маньяк Сталин собственноручно отгрызает голову простому российскому кулаку, а вместо головы велит к шее приклеить ДнепроГЭС, на втором комиссары идут в церковь, и батюшка изгоняет из них чертей посредством молитвы «Изыди!» и крапления святой богородичной водой, на третьем – радостный крестьянин (ныне современный фермер) едет на джипе «Лендровер» по бескрайним полям и созерцает суть земли русской!
– Оригинально! Оригинально! – Ивана Ивановича хоть и покоробила явная антикоммунистическая, антисоветская направленность триптиха, но сама задумка понравилась, и нужно просто чуть-чуть подтолкнуть творческую мысль художников в правильном направлении.
– И кто ж вам посоветовал подобную тему? – Иван Иванович широким жестом пригласил художников к дастархану. – Наливайте чай – кто хочет, может и водки – разговор у нас с вами будет долгий, так что устраивайтесь удобнее. Сын, ты не против, если я возьму на себя обязанности хозяина?
– Конечно, папа! – Андрей Иванович глянул на часы. Они показывали половину восьмого вечера. Отец заявился полтора часа назад, но анонсированная поездка в баню пока не предвиделась. Хотя, сам младший Капитонов никуда не торопится – привык ложиться спать не раньше трех ночи. – Папа, ты пока пообщайся с людьми, а я пойду чиркну парочку писем!
– Хорошо, сын! – отец быстро бросил взгляд на все еще стоящую в дверях Елению, хитро подмигнул наследнику и отвернулся. Иван Иванович, конечно, не был уверен, что между Андрюшей и блондинкой что-то есть, но сам бы в молодости ни за что бы не прошел мимо такой аппетитной штучки! Хотя, чего сейчас взять с молодежи – малахольная, безынициативная, вялая, ни к чему не приспособленная, словом – кефирная закваска!
– Итак, господа! – Иван Иванович переключился на художников. – Как вы предпочитаете, чтобы я вас называл – господами, товарищами или, может, собратьями?
– Бобыри мы! – неуверенно за всех ответил Трифон. – Ваше Превосходительство, мы люди простые. Как помрем, так скажут – вот, еще один Бобырь гикнулся!
– К чему это он клонит? – недоуменно подумал Иван Иванович. – Деньги на гробовые что ли пытается вытянуть?
Но вслух произнес:
– Хорошо! Бобыри, так Бобыри! Трифон, ты будешь Бобырищем, Аввакум, ты – Бобырем, а ты, Холмогор, – Бобыренком! Так устроит?
Художники дружно издали громкий вздох восхищения – дескать, Превосходительство-то большой молодец! Так хитро и уважительно придумал!
– Я понимаю, вы хотите денег и славы? Верно? – Иван Иванович указал пальцем на «Белугу», и сидящий рядом с бутылкой Холмогор тут же разлил водку в четыре стопочки (Еления, по мнению Ивана Ивановича, проявила подлинный профессионализм – немедленно после прибытия художников она на свой страх и риск (и совершенно без дополнительных команд) позаботилась о посуде – за что была мысленно вознаграждена Иваном Ивановичем).
Художники осклабились. Превосходительство-то далеко не глуп – знает чаяния творческой интеллигенции, видит насквозь!
– А коль скоро так, – Иван Иванович по-гусарски хлопнул стопочку и занюхал кулаком, – то ответственный и понимающий спонсор вам не помешает! Точно?
По рядам художников пронесся сдержанный гул одобрения.
– Ага! – Иван Иванович вопросительно посмотрел на Холмогора, пытаясь понять, почему тот так тормозит. Ивану Ивановичу даже пришлось сдвинуть брови, чтобы до младшенького наконец дошло, что между первой и второй перерывчик небольшой.
– Заявляю вам авторитетно – со своей красно-белой деревней вы никуда не уедете! И не будет ни денег, ни славы, а только закопаете талант в землю!
Художники приуныли – рябь разочарования пробежала по их лицам.
– Но! – Иван Иванович торжественно поднял палец к небу и стал похож на римского центуриона, только что получившего титул трибуна. – За дело берусь я!
Выдох облегчения был ему ответом. Художники вновь улыбались, а Трифон даже потребовал себе дополнительной водочки вне очереди.
– Итак! Обозначим несколько направлений! Вернее, одно, но главное! И можно даже не обозначать – и так всем всё понятно!
Художники, впрочем, сомневались. Их взгляды свидетельствовали полностью об обратном – они мало что (вообще ничего) не разумеют!
– Эх вы, лапотники! Черные пахари, темнота! – Иван Иванович уже открыл рот, чтобы обличить скудоумие Бобырей, но остановился на полуслове. Рядом с ним сидели соль и пот русской земли – люди от сохи, воздающие искусству собственным трудом, и обижать их презрением и высокомерием – грех! Тем более, со стороны такой уважаемой и подлинно народной фигуры, как Иван Иванович!
– Хорошо, разжую! – пробурчал Иван Иванович и неожиданно для всех показал кому-то потустороннему крепкую фигу. А чтобы художники не записали ее на свой счет, он намеренно выкинул фигу за спину, где и поводил вправо-влево и вверх-вниз.
– Какие нынче стоят дни? – минута слабости и приступа боярского величия прошла, и Иван Иванович споро взял быка за рога.
– Обыкновенные, короткие, скоромные! – после долгого тягостного раздумья выдавил из себя Аввакум. Безусловно, он был из всех присутствующих самый smart, как часто в последнее время говаривал падкий на всё модное и иностранное Андрей Иванович.
– Само собой! – Иван Иванович нетерпеливо дернул головой. – А что можете сказать о политике?
– О политике? – глаза художников наполнились тоской, было заметно, что о ней, родимой, они ничего определенного доложить не могут.
– Именно! О политике! – Иван Иванович раздул ноздри и громко чихнул. – Специально для вас – политика пронизывает всю нашу жизнь, без нее никуда, а самое главное – незачем! – и Иван Иванович триумфально поочередно посмотрел художникам в глаза.
Художники сидели перед ним, как кролики перед удавом. Кажется, Холмогор даже перестал дышать.
– Есть мнение! – Иван Иванович перевернулся на другой бок – рука затекала, и ей требовался отдых. – Есть мнение (и партия со мной согласится) – вам пора принять деятельное участие в политической жизни страны. В качестве, так сказать, народа, не обделенного талантом! Показать, на что вы способны с точки зрения плакатной живописи, массового доходчивого искусства, старорусского скоморошеского лубка и андеграунда, переходящего напрямую в жесткий криатифф! Я ясно излагаю?
Бобыри с готовностью закивали головами.
– Тогда продолжу! Как говаривал когда-то товарищ Ленин, искусство принадлежит народу – следовательно, человек от искусства должен не менее принадлежать, а может, даже и более! И мелкособственнические буржуазные замашки, проявляющиеся в попытках срубить бабла по легкому, не приводят ни к чему, кроме потери самоуважения, просто уважения и видения цели, стоящей впереди! И стоит искомую цель утратить, как немедленно лишаешься смысла жизни и сопутствующего смыслу таланта! Художник должен быть честен и прост, понятен и почти незамысловат – так, чтобы каждый индивидуум, лицезреющий картину, акварель, набросок сеном или скульптуру «С кем ты, старый большевик?», чувствовал – вот, это настоящее неподдельное искусство, ценность его нельзя измерить, и место ему – исключительно в галерее напротив самого Кремля!
