Яна была словно во сне — ее первый бал! Не в шелковом платье, не в лакированных туфельках. Без танцевальной программки, перевязанной серебряной ниткой. В армейской шинели. Под открытым небом. В день победы! И с ним! Быть более счастливой, чем сейчас, наверное, уже невозможно. Никогда. И нигде.
Оркестр заиграл польку. После первых же тактов Станек возбужденно вскрикнул:
— Яна! Слышишь? Они играют мою польку!
И он снова бросился с Яной в танцевальный вихрь, Казалось, он сжимал в объятиях весь этот чудесный день, принесший — после дней, наполненных страданиями, — столько счастья. «Киев наш! Моя полька! Яна моя!» Он прижимал ее к себе так, что она едва касалась земли — хрупкая, нежная, красивая, в серой армейской шинели.
Сбившаяся портянка нестерпимо терла ногу. Млынаржик сидел на вещмешке и переобувался. Рядом на животе, опершись локтями о землю, лежал сосредоточенно о чем-то думавший Махат. Млынаржик похлопал его по спине:
— Приведи-ка себя малость в порядок и пойдем тоже попляшем.
Махат даже не пошевельнулся:
— Ты видел их?
— Видел, ну и что?
— Перед боем она мне сказала: лучше тебя здесь нет никого!
Млынаржик перематывал портянку, подгоняя ее поплотнее к ступне:
— Тут все делается быстро… Ведь косая подкарауливает на каждом шагу… ты, я вижу, влип по самые уши, а?
Махат словно не слышал:
— …и так нежно мне улыбалась…
— Я бы на твоем месте, Здена, махнул на это рукой, Зачем напрасно растравлять себя?
— Напрасно? — ожесточенно выдавил Махат. — Только потому, что у нашего Старика три золотые, которыми он хочет прельстить девушку?
— Нет, звездочки для Яны значения не имеют. Просто он без всякого гонора, не сторонится солдат, не то что некоторые офицеры, и вообще он отличный парень, и все его любят. А как играет на пианино! Да это дороже всех звездочек и медалей!
— Шляпу долой! — криво усмехнулся Махат.
— Брось, парень! Любой расчувствуется, стоит ему коснуться клавиш, а на девчат это страшно действует: интересный мужчина, музыкант… вроде Моцарта или кого там еще…
— Говорят, у него этих девчат было — на пальцах не перечесть. Млынарж, ты ведь вместе с ним с самого начала и наверняка об этом знаешь.
Млынаржик щурился, поглядывая на небо. Махат не отставал:
— Ну так что? Были у него девки или нет?
— Ну были. Сами к нему льнули.
— Ас некоторыми что-нибудь и посерьезнее?
— Конечно. С медсестрой Павлой, об этом все знают. — Млынаржик вдруг вскипел. — Ну и что? Он ведь не женат!
— И непостоянен!
— Наша Яна пережила столько разочарований. И если она ему понравилась, почему бы не пожелать ей…
— …нового разочарования? — взорвался Махат. — Впрочем, есть человек, который положит конец ее разочарованиям.
— Брось петушиться, парень. Если она его любит…
Махат не мог себе представить, чтобы Яна не замечала того, что ему казалось совершенно очевидным: не любовь это, а флирт, самый обычный флирт! Офицеры, музыканты — и те и другие словно созданы для легкомыслия. А тут все к тому же соединилось в одном человеке.
— Яна — порядочная девушка? — в упор спросил он Млынаржика.
— Голову на отсечение, — ответил тот, не задумываясь.
— А раз порядочная, то сумеет оценить нечто более важное, чем три звездочки и пианино… Для такой главное — честные намерения.
— С этим, Здена, я полностью согласен. А у тебя-то честные намерения?
— Я, Млынаржик, слишком хорошо знаю цену любви.
Станек возвращался в штаб. Киевский мальчишка бежал за ним до тех пор, пока надпоручик не согласился принять от него в подарок кулечек семечек. Теперь, пробираясь сквозь толпу, Станек грыз их.
— Ты куда, Ирка?
Черт возьми, Станек сразу вспомнил «Андромеду». «Эх, испортит мне Джони этот чудесный день». Он направился прямо к Галиржу.
Галирж стоял около машины. Сидевший в ней Вокроуглицкий вытаскивал из английской упаковки лакомства, входившие в рацион завтрака. Чего здесь только не было: и кофе, и конфеты с витаминами, и жевательная резинка, и туалетная бумага.
Вокроуглицкий открыл дверцу и, словно во исполнение приказа Галиржа, приветливо сощурился на Станека:
— Сегодня, я думаю, пикник вполне уместен. — Он взял бутылку французского коньяку. — Наши разведчики нашли целый ящик этого добра в немецком блиндаже.
— Сдается, немцы захватили с собой в поход на Россию половину сладкой Франции, — рассмеялся Станек.
Вокроуглицкий палил всем троим в металлические стопки. Станек был как на иголках. Он скороговоркой произнес тост за победу и залпом влил в себя содержимое стопки, не замечая ни изысканного вкуса, ни аромата всемирно известного «Наполеона».
Вокроуглицкий налил всем снова. Галирж провозгласил:
— Теперь за нас!
— За нас, — без энтузиазма повторил Станек и, опять быстро опрокинув стопку, хотел было распрощаться.
Галирж взял его под руку и отвел в сторону.
— Не хочу скрывать от тебя, Ирка, своего огорчения, — начал он доверительным тоном. — Ты не мог бы мне объяснить, почему я не получил «Андромеду» первым, как ты мне это обещал?
— Пришлось поступиться дружеским обещанием, Джони.
— Дружеское обещание! — Галирж криво усмехнулся. — Это звучит почти интимно — как во время партии в бридж. А на военном языке это называется «действовать согласно уставу». Почему же ты «не действовал», Ирка?
Станек сознавал, что Галирж формально прав, но тем не менее возразил:
— Главное состояло все-таки в том, чтобы Рабас мог перейти в наступление…
Отовсюду неслись радостные крики:
— Ура, ребята! Слава вам!
Эти возгласы еще больше раздражали Галиржа. Киевская операция должна была стать его блестящей премьерой. Но, увы, к числу отличившихся в боях за Киев он не относился. Взрывы радости он переносил тяжелее, чем недавние взрывы снарядов и мин.
— Бесспорно, все это так, — сказал он, с трудом заставляя себя быть спокойным, — но для того, чтобы Рабас мог перейти в наступление, нужно было подождать предложений моего отдела.
— Сейчас все представляется по-другому, — объяснял Станек. — Особенно тебе, Джони. Но когда у второго батальона обнажился фланг и немцы вели по нему ожесточенный огонь, ты — будь ты на моем месте — поступил бы так же, как я.
— То есть?
— Не заставил бы Рабаса ждать.
— Это я и хотел услышать! Твое признание!
— Джони! Почему ты не хочешь понять этого?
Галирж думал: «Из-за него, друга, моя военная репутация подмочена…»
— Отвечай же, Джони!
«…Что скажет наша миссия, наше министерство, мой тесть?..»
— Батальон Рабаса… — доносились до него слова Станека.
Галирж одернул себя: «Не забывай, что ты еще не дома. Надо привыкать ко всему, что случается здесь, иначе и дома будет плохо». Он горько усмехнулся:
— Рабасы — твои новые друзья, для них ты готов на все, даже предать нашу старую дружбу.
«Что это? Ревность? — размышлял Станек. — Честолюбие? Конечно, Джони тщательно готовился к киевской операции, бог знает какие надежды с ней связывал. Быть может, именно здесь он хотел добиться наивысшей эффективности своей разведывательной работы? А я его оставил на бобах».
— Но, Джони… — прорвал Станек затянувшееся молчание. Выпитая самогонка, подкрепленная коньяком, начинала действовать. Кровь ударила в голову. Он схватил горсть семечек и принялся с особенным усердием грызть их, но это не помогало. Он с яростью заговорил: — Мы одни из первых пробились к Днепру, а ты цепляешься за пустяки — кто и что!..
— Оставь свои правильные речи, — резко прервал его Галирж и уже ровным тоном продолжал: — Ты прекрасно знаешь, что действия каждого из нас будут предметом особого разбора, а мне, по-твоему, безразлично, если все будут констатировать, что мой отдел сидел сложа руки во время такой грандиозной битвы?
Вокроуглицкий смотрел на небо, в котором, сменяя одна другую, вспыхивали ракеты, и философствовал: стоит военной карьере пошатнуться, как на передний план закономерно выдвигается что-то другое…
— Ага! — не выдержал Станек. — Заслуги! — Выплюнул изо рта шелуху. — Война кончится, наступит длительный мир. Надо обеспечить себе на будущее тепленькое местечко в министерстве!
Галирж не остался в долгу:
— А где я должен работать? На кирпичном заводе? Или на шахте? Где бы ты хотел меня видеть? Нет уж, извини, но мне кажется, что это вы себе готовите будущее, и уже сейчас, здесь. — Укоризненный тон сменило деланное сожаление. — Я к тебе со всей душой, а теперь вижу — мешаю тебе!
— Джони! — воскликнул Станек. — Как ты можешь все так передергивать?
Галирж только что вернулся из штаба. Ему казалось, что там он был лишний, посторонний. Устава он не нарушил, дороги никому не перебежал, и все-таки все скорее понимали Станека и Рабаса, чем его, когда он давал объяснения, почему не смог своевременно предложить меры по оказанию помощи. В штабе все обращались друг к другу по имени — «Карел, Владя, Славек», — а ему и сегодня вежливо говорили «пан капитан», сегодня, когда все так быстро сходились друг с другом.
