— Ирка мне обещал, — настаивал Галирж, — я же его просил об этом. Ну ладно, я вам этого так не оставлю!
Ковачук доложил:
— Пан капитан, танки, посланные к нам на помощь, попали под обстрел противотанковой батареи.
— Черт побери! — Рабас едва не раздавил трубку и рявкнул Галиржу: — Быстрее, «Бельведер», не задерживай!.
— Ваша обязанность… — сердился Галирж.
— Черта лысого! Кладу трубку, — крикнул Рабас.
Сведений о танках не было. Рабас не находил себе моста — садился, вскакивал, снова садился, теребил Ковачука, требуя, чтобы тот узнал, прорвались ли наконец танки через огневой заслон. Но радист никак не мог установить связи с командирской машиной.
— Это бордель! — орал Рабас.
Ковачук отчаянно замахал рукой, показывая, чтобы капитан не мешал.
— Соединился?
— Пан капитан, идут! Идут!
Возбужденный, разгоряченный, Рабас отдавал приказы. Как только вокруг Сырца стали сжиматься клещи, одно плечо которых образовали роты Рабаса, а второе — легкие танки, немцы обратились в бегство.
Рабас обнял Станека толстыми ручищами.
— Это и твоя заслуга, Ирка. А я иногда, грешным делом, думал, что у тебя в башке только твое фортепьяно. Дружище! Дружище дорогой! — Станек смущенно улыбался. Рабас расплылся еще больше. — Ирка, скажу честно, я вас, связистов, вообще не ждал. Ведь вы, бедолаги, должны были пробираться через такие места. Но ты уже пришел в себя, правда?
— Пожалуй.
— Что значит, пожалуй? Не пугай. Хочешь водки? Не хочешь? Черт побери, пожелай же хоть чего-нибудь! — Рабас нервозно переступал перед Станеком с ноги на ногу. — Тебе плохо? Нет? Правда, нет?
— Да нет.
— Ну слава богу, что ты снова… Ты мне пока телефон оставишь, правда? Я ведь буду перемещаться… Ты будешь ругаться, но мне надо…
— …чтобы я провел линию на новый КП, — сказал Станек, — И опять в пекло. Не смотри на меня жалостливыми глазами, Карел. Я сам знаю, что я должен делать. — Он вынул из планшета карту и, примостив ее на колене, стал наносить схему новой телефонной сети.
Батальон Рабаса вырвался из опасного места и вышел на очередной, пятый рубеж. Здесь, в центре города, все три батальона бригады остановились, получив приказ занять круговую оборону и двигаться дальше только утром.
Никто из солдат не спал. Огненные сполохи прорезывали небо. Силуэты домов и железобетонные скелеты развалин были окрашены в карминовый цвет. Киев горел. Огонь гудел, проносясь над городом обжигающим вихрем, от жара лопались стекла, из оконных проемов на бульвары выплескивались языки пламени. С шипением взлетали сигнальные ракеты, казалось, что они — искры этого огромного пожара. Высоко в небо бил фонтан горящей нефти. Словно живой, он дрожал, метался, напоминая собой гигантское существо с взъерошенной шерстью, нависшее над городом.
Вокроуглицкий жмурил воспаленные от постоянного недосыпания глаза, но жар проникал в них сквозь веки.
Воздух сотрясали мощные взрывы. Проваливались крыши домов, шатались голые стены, качались целые улицы.
— Немецкое «прости», — бесцветно проронил Галирж.
— А что мы, Джони? Так и будем стоять тут, в стороне от сражения? — отозвался Вокроуглицкий.
Галирж сухо усмехнулся:
— Это уже не сражение, это месть…
Вокроуглицкий крикнул:
— А мы, Джони, не шевельнем и пальцем?
Столб горящей нефти поднимался все выше и выше. Вместе с ним в небо поднималась дымная гарь. Черный балдахин над городом становился толще, тяжелее. Из него сыпался пепел.
— Джони, ради бога, неужели мы будем бездействовать?
Немцы бежали, крались от тени к тени. Некоторые взбирались на крыши и стреляли оттуда. В ущельях улиц царил хаос — суматоха, дым, пальба, крики.
Советские войска продвигались по отведенному им коридору быстрее, чем предполагал генеральный план наступления, и это ускоренное движение внешнего кольца окружения требовало, чтобы внутреннее кольцо двигалось с такой же скоростью.
Командующий 38-й армией генерал-полковник Москаленко ночью отдал новый приказ полковнику Свободе: продолжать наступление независимо от соседей слева и справа, действовать так, чтобы к рассвету шестого ноября Киев был полностью освобожден.
Сразу после получения приказа танковый батальон бригады вместе с автоматчиками стал пробиваться к Днепру. С рассветом выступили оба стрелковых батальона. За батальонами следовал штаб. Старенький автомобиль, в котором находились Галирж и Вокроуглицкий, выехал на пустой бульвар. Всюду развалины, дымящиеся пожарища. Из груды обломков вылез старик. Увидев приближающуюся машину, он упал на колени, белая голова склонилась до самой земли.
— Джони, что этот человек делает?
— Благодарит нас за освобождение… — ответил Галирж.
Руки старца не в состоянии были сделать то, что повелевало сердце: сотворить благодарственную молитву. Они тряслись от кончиков пальцев до самых плеч, и тогда белая голова снова склонилась к земле.
— Нас? Почему же именно нас? — В голосе Вокроуглицкого слышалось волнение.
— Освобожденные благодарят всех подряд. Так бывает всегда… — сухо сказал Галирж.
— Это все? Стоило нам пробиться в центр города — и все? Это невозможно, Джони!
— Осталось немного…
— Сталинград держался полгода… я полагал, что Киев в лучшем случае… ну, месяц, два. Нет, это еще не все. Немцы могут снова перегруппировать свои силы.
— Сомневаюсь, чтобы русские дали им на это время. Впрочем, что с тобой, Ота? Ты не радуешься, что немцы бегут? — В вопросе звучало искреннее удивление.
Вокроуглицкий посмотрел на Галиржа:
— Скажи, Джони, что ради этой победы сделали мы?
— Наши разведчики…
— Не наши, — прервал Вокроуглицкий. — Это твои люди. Ты их готовил к бою. Твои разведчики творили чудеса, и в этом твоя заслуга.
— Какая там заслуга! Это моя обязанность, обычная и само собой разумеющаяся.
— Пусть так. А я?
— Не кричи!
— Я хотел здесь быть чем-нибудь полезен. В Англии у меня такой возможности уже не было, я надеялся, что здесь… Но ты меня никуда не отпускал!
— Не кричи! — успокаивал его Галирж. — Работа в штабе требовала…
— Стал ли наш отдел ведущим в штабе, как ты хвастался? Что мы для этого сделали?
— К сожалению… — Галирж выпрямился. — Единственный шанс был у нас в Сырце.
В это хмурое утро перед его глазами вставал такой же хмурый вчерашний вечер, когда они находились еще в предместьях Киева.
— Если бы Ирка сдержал слово и дал мне возможность первым получить донесения с передовой, второй батальон был бы спасен благодаря нам. А так… — Он глухо перечислял: — Танкисты, автоматчики, Станек, Рабас, сам полковник… — Эти слова, эти имена, казалось, отдавали горьким привкусом. — …кто угодно. Только мы остались в стороне.
— И это тебе устроил твой приятель? Хороший же у тебя друг!
— Ну нет, — запротестовал Галирж. — Ирка — честный человек, надежный товарищ. В этом виноват, пожалуй, Рабас, его нрав мне известен.
— Но обещал-то тебе Станек, а не Рабас. Сдается мне, что твой честный, порядочный Ирка…
Слова Вокроуглицкого лишь усилили подозрения Галиржа. И тот не выдержал:
— Ты хочешь сказать, что ему дороже Рабас, чем мы?
— Этого я не хотел сказать, — ответил Вокроуглицкий, которому вдруг пришло в голову, что как раз упомянутая честность Станека и могла быть причиной, заставившей его подчиниться неотложному требованию боевой ситуации. А возможность услужить другу отошла на второй план. — Я не хочу делать никаких выводов, — добавил он. — Ты должен сам обо всем разузнать, ты должен знать, как было дело.
— Конечно, я должен знать, — сказал Галирж и задумался: за всем этим может скрываться нечто большее, чем кажется на первый взгляд. Ведь маневрируют не только во время боевых действий! Маневр фланговый, обходный, ложный — это не только наша профессия, это сама жизнь.
Машина приближалась к Днепру, к району сосредоточения бригады.
Из-за поврежденной дороги пришлось притормозить. Их догнала колонна других штабных машин. Толпы киевлян стояли у домов и обочин дороги. Люди махали руками, кричали, цеплялись за машины, бросали подарки — у кого что было — первым воинам-освободителям, которых они видели.
Галирж машинально помахивал высунутой из кабины рукой и сквозь зубы, белевшие в деланной улыбке, цедил, обращаясь к Оте:
— Здесь речь идет не о сиюминутных заслугах, здесь могут преследоваться далеко идущие цели. Станек — связист, у него все нити в руках. Будь осторожен, Ота! — поучал Галирж, полагая, что Вокроуглицкий одного с ним мнения. — Оклеветать его… я знаю его обидчивость. Ни в коем случае, дружище! Дружбу с ним мы должны при любых обстоятельствах поддерживать и впредь. Тут нельзя пороть горячку. Запомни это!
