Несколько раз я сама выучивала длинные стихотворения и декламировала их на утренниках. И когда я выходила на середину зала, чтобы читать, Нелли Михайловна все время пыталась меня остановить. Ей не хотелось, чтобы я выступала.
Была, правда, и другая воспитательница, по имени Зумрут Джапарбековна. Она ничем особенным не выделялась, но по крайней мере не ругала меня. Во время тихого часа, когда она сменяла Нелли Михайловну, я не могла уснуть от радости. Впрочем, уснуть при Нелли Михайловне тоже не получалось. Она заставляла всех детей обязательно лежать «на левом бочку», сложив ладони под головой. Поза была очень неудобная, ладони затекали, так что я все равно засыпала, как хотела: на животе, засунув руку под подушку. Но если воспитательница замечала, что я сплю не так, как положено, она будила меня, шлепала и заставляла принять нужную позу, а потом еще жаловалась моим родителям.
Вечерами Зумруд Джапарбековна читала нам что-нибудь из толстой хрестоматии, пожевывая связку дешевых жемчужных нитей. Порой, когда мы были уже в старшей группе, Зумруд Джапарбековна отдавала мне книгу и заставляла читать вслух остальным детям. А сама отдыхала. Дети удивлялись, что я могу читать быстро, как взрослая, и это несколько повышало мой статус. Правда, потом девочка Джахара толкала меня в спину и говорила, что тоже умеет читать. Она и вправду умела, но очень медленно и по слогам.
В школе, в младших классах, все продолжилось в том же духе. Я хотела выступать, а мне никогда не давали слов. И я снова, как в детском саду, выучивала стихи сама и декламировала их «вне программы». И так до пятого класса.
А в гунибском ясли-садике мне, повторяю, нравилось. Одно из четверостиший, которое мы там учили на аварском, я до сих пор помню наизусть. Единственным человеком, которого я боялась, был Салах: он гонялся за детьми и швырялся камнями. Он был юродивый лет двадцати, родом, кажется, из селения Салта. В Гунибе ведь не было коренного населения.
После того как в 1859 году пленили имама Шамиля, жителей старого Гуниба выселили, а на новом месте, на склоне горы построили крепость, церковь, пороховой склад, штаб конной милиции. В семье коменданта крепости, уже упомянутого генерала Комарова, родилась будущая писательница Ольга Форш. Я как раз жила на улице Ольги Форш с родителями матери. А из церкви сделали кинотеатр, и там крутили индийские фильмы.
Народ в Гунибе живет пестрый. Дома все говорят на своих родных диалектах, а на улице – на общем, гунибском. У детей – свой язык, у взрослых – свой. Не знаю, почему так сложилось. В детстве я говорила на «гунибском», но теперь уже подзабыла. А к семи годам я объяснялась на аварском даже хуже, чем сейчас. Словарь у меня был бедный, но соседки приглашали меня к себе, чтобы я переводила им мексиканские сериалы. Мои неловкие аварские пересказы пользовались большим успехом, соседки много смеялись.
Дедушкин дом располагался на перепутье, и прохожие часто заходили к нему на чай или обед. Поэтому в комнатах всегда было много народу. За домом стоял коровник, а от крыльца, с которого все село видно как на ладони, спускался террасный огород, где стояли ульи и туалет.
В древнем аварском доме туалет отделялся от жилой комнаты завесой и представлял собой отверстие, закрытое деревянной крышкой. Там же стоял кувшин с водой для подмывания, а также совок и мешок с золой. Человеческие отходы каждый раз засыпались золой, которая абсорбировала неприятный запах и превращала фекалии в сухое удобрение. Это удобрение затем собиралось в мешки и развозилось на ослах в поля. Теперь в горах Дагестана таких вот экологически чистых туалетов остается все меньше. Повсеместно проводят канализацию, и отбросы стекают в реки.
Однажды я нашла в сельском бабушкином туалете груду листочков из книги. И стала читать. Речь там шла о какой-то Марии, которая сбежала из тюрьмы с загадочным молодым человеком, а потом родила, а потом в кого-то влюбилась. В общем, сплошной сериал. Потом я узнала от Муськи, моей подружки, что она тоже читала роман про Марию. Муська вообще любила читать романы. Она была старше меня на год. Утром она вставала вместе с сестрами и мыла полы, мела двор, полола грядки, кормила кур… И так целый день. В комнаты девочки совсем не заходили, а жили в пристройке, чтобы не напачкать в чистых комнатах. И в куклы тоже не играли, чтобы ненароком их не сломать и не помять им платья. Так что женские романы были справедливым вознаграждением. Теперь Муська вышла замуж и гордится, что у нее на кухне есть блендер.
В Гунибе всегда жили на дачный манер. Колхоза там не было и полевых работ не велось, зато от дворянского военного духового оркестра остались музыкальные инструменты. Поэтому на майдане каждую неделю устраивались концерты.
Дагестанские села очень хороши для проведения зрелищных мероприятий. Раньше города и села строились скученно, как один большой многоэтажный замок с родовыми кварталами и башнями. Улочки отделялись друг от друга каменными арками, а плоские крыши одних домов становилась дворами тех, что выше. Дома во многих старинных селах построены так крепко, что стоят с XIV, а то и с XIII века в неизменном виде.
Вернее, не стоят, а стояли. За последнее столетие многих жителей переселили, кто-то уехал добровольно. Без людей древние постройки разрушаются, а подогнать к ним стройматериалы для восстановления невозможно из-за плотной застройки. Напротив Чоха, на самой вершине горы расположено живописное, а теперь опустевшее селение Гамсутль. Раньше это была многолюдная природная крепость, на двух тамошних возвышенностях до сих пор стоят дома в свое время конкурировавших между собой ханов. А теперь в Гамсутле осталось всего два человека. Это пожилые мужчина и женщина, которые живут в разных конца села и даже не общаются друг с другом из-за какой-то давней мелкой ссоры. Периодически они берут каждый своих ослов и спускаются в Чох за продуктами.
Но я говорила о зрелищах. Раньше многоярусное село играло роль амфитеатра, а сельская площадь – роль сцены. Периодически на этой сцене под открытым небом проходили народные спектакли, в которых действовали маски: уздени, беки и прочие. Причем театральные сражения разворачивались не только на площади, но и на крышах домов, а зрители активно участвовали в действии. Кое-где в селах до недавнего времени еще существовали народные театры, по крайней мере, мои бабушка и дедушка успели даже кого-то сыграть.
В советское время сельчане, и в том числе гунибцы, обожали гастроли махачкалинского Аварского театра. Спектакли обычно проходили в клубе, народу набиралась тьма. Пару раз я была в современном Аварском театре. Если на улице холодно, то люди набиваются в зал в тулупах и в шапках. На руках кричат грудные дети, кто-то громко разговаривает по телефону, кто-то ест! В общем, зрители ведут себя так, как будто находятся на улице и смотрят уличное представление. В Аварском театре играет пожилая русская актриса. В детстве ее удочерили аварцы, и она прекрасно владеет языком, хорошо произносит все горловые звуки. Встречают ее на «ура».
Впрочем, театр уже не столь популярен, как раньше. Все внимание публики занимают местные эстрадные певцы. Они всегда были в большом почете. Еще лет двадцать-тридцать назад огромной славой в горах пользовались исполнители из народа, певшие живыми сильными голосами, подыгрывающие себе на пандуре, чангуре, агач-кумузе или каком-нибудь другом местном инструменте. Современные молодые «звезды» аварской, даргинской, лезгинской и прочих эстрад большей частью поют под фонограмму, а мелодии воруют у российских или восточных попсовиков. Народных певцов и самодеятельных композиторов, которыми славился Дагестан, сейчас мало, из легендарных звезд осталась в живых только Муи Гасанова. Она и сейчас отлично поет.
Изначально певцы одновременно были поэтами, они исполняли под музыку свои стихи. У лезгинов по примеру персов проводились состязания певцов-ашугов. На площадь выходило несколько импровизаторов, которые должны были на месте сочинить песню на заданную тему. В награду победитель получал быка, то есть целое состояние.
Многие дагестанцы и сейчас отлично импровизируют. Пожилые люди легко выдумывают меткие двустишия и четверостишия «к случаю» и знают наизусть большое количество стихов и целых поэм. Когда у одной моей родственницы сгорела в хлеву любимая корова, она тут же сочинила длинный плач. А моя воспитательница в гунибском ясли-саде как-то вдохновилась тем, как я играю, и написала на клочке бумаги посвященное мне лирическое стихотворение. Оно до сих пор, кажется, где-то хранится. И здание гунибского ясли-сада все еще стоит. Совсем рядом с майданом, по которому много лет назад маршировали русские полки.
...
2010
Про детей, хинкал, вызывание дождя и прочие мелочи
В Махачкале нет детских площадок, а детей много. Дети обычно лазают по гаражам, качаются на турниках и бегают по улицам. На Ураза-байрам – праздник окончания поста – они ходят от магазина к магазину и выпрашивают сладости у продавцов и прохожих, а на Навруз-байрам – день весеннего равноденствия – прыгают через костры. Для того чтобы сделать костер, люди обычно поджигают лежащий на обочине мусор. А мусора хватает, потому что урн на улицах нет, баки переполнены, а коммунальные службы работают плохо. Между прочим, мусорные баки тоже часто горят. Мэр города как-то сказал по телевизору, что лично дежурил в своем автомобиле около свалки и своими глазами видел, как глава одного из городских районов поджигает мусорный бак. Правда, главу района, кажется, никак не наказали.
