— Нервную вспышку можно понять и простить, — медленно заговорил он. — Гораздо хуже то, что ни вы, ни ваша жена не понимаете необходимости трудового воспитания.
— Нет уж, простите, — перебил его Курочкин, — в этом вопросе я с вами всё-таки не согласен. Вы знаете, как я рос? Я детства не видел, как играют — не знал! С семи лет в деревне подпаском ходил, а с тринадцати лет вот этими руками, — он положил на стол тяжёлые, узловатые руки с несмывающимися чёрными точками угольной пыли, — себе на жизнь зарабатывать стал! Да ещё мать кормить! Я, если хотите знать, игрушки впервые в магазине увидал, когда сыну покупал. Как говорится, своим трудом вышел в люди. А вот сейчас — старший машинист, и скажу, не хвастаясь: не на плохом счету!
— Вот видите, — усмехнулся Владимир Кириллович. — Вы как раз подтверждаете мою мысль, что самое важное в жизни — труд.
— Я совсем не то хотел сказать, — снова перебил его Курочкин. — Я трудную жизнь прожил, такую трудную, что не дай бог кому другому это испытать. Так пусть хоть мой сын всю радость детства прочувствует, и за себя, и за меня. Пока есть у нас возможность, пусть растёт без горя и забот. Когда вырастет, ещё много трудностей в жизни увидит.
— Вижу, что мне вас не переубедить, — поднялся Владимир Кириллович. — Думаю, что это сделает сама жизнь, но боюсь, что будет уже несколько поздно. Разрешите задать вам один вопрос: а если бы ваш сын попал в подобные условия, смог бы он пробить себе дорогу так же, как вы?
— Ну, ему этого, слава богу, делать никогда не придётся, — грузно поднимаясь со стула, ответил Курочкин, и отвёл взгляд в сторону.
— Как знать, — пожал плечами Владимир Кириллович.
— Нет, тут даже и сравнивать нечего. И времена другие, и условия.
— Так-то оно так, да ведь не век же ему за спиной отца жить. Подумайте об этом.
Выйдя от Курочкиных, Владимир Кириллович в нерешительности остановился. Он намечал сходить сегодня ещё к Сергееву, но, пожалуй, время уже позднее. Они, наверное, уже спать готовятся, неудобно беспокоить людей. Будет ещё время завтра-послезавтра. Да и Сергеев особого беспокойства не вызывает. Другое дело Курочкин. С ним труднее. И самая большая беда — в рассуждениях родителей. Вон какую теорию вывели: нам было трудно, так пусть наши дети ни в чём отказа не знают. И, как правило, вырастают из разбалованных любимчиков этакие великовозрастные Митрофанушки, которые без мамки палец о палец не ударят, а чуть встретятся с трудностями, начинают хныкать, ныть и готовы чуть ли не власть обвинить в том, что нет «дороги выдающимся талантам». А вот такие Эльвиры Петровны потворствуют им во всём.
«Я в состоянии нанять человека, который будет убирать вместо моего сына», — вспомнил Владимир Кириллович и с усмешкой покачал головой. И откуда в людях это барство? Вот уж поистине пережиток прошлого.
Внезапно из вечерней темноты, прервав его мысли, возникли две фигуры: юноша близко наклонился к девушке и что-то негромко говорил ей. Заметив Владимира Кирилловича, он поспешно отстранился от спутницы и смущённо проговорил:
— Здравствуйте, Владимир Кириллович.
— Здравствуйте, — кивнул он в ответ и отвёл глаза в сторону, чтобы не смущать молодых людей.
Юношу он узнал сразу — это был Сергеев — и усмехнулся: как же, спать собирается! Это в семнадцать-то лет! Годы первой любви, нежной и верной. Первые встречи, первый робкий поцелуй и первые, быть может, разочарования. Вот и эта сторона их жизни проходит мимо него. Жаль, но ничего не поделаешь: юношеская любовь не терпит постороннего вмешательства.
Сергеев и Ира — это была она — проводили глазами Владимира Кирилловича и смущённо посмотрели друг на друга.
— Ну, начнётся теперь! — вырвалось у Ивана. — Будет на всех уроках ехидничать.
— Он не из таких, — заступилась Ира.
— Все они одинаковы, — раздражённо ответил Сергеев. — Помнишь, как в прошлом году Верблюд Лидку на танцах встретил? Весь год язвил: «Норина, вы танцуете гораздо лучше, чем отвечаете», «Норина, думайте не о кавалерах, а об уроках», «Вам нужно сначала десять классов кончить, а потом с ухажёрами прогуливаться!» Слово-то какое выкопал — ухажёры! — Сергеев зло скрипнул зубами. — Словно сам никогда с девушками не дружил!
— И всё-таки Владимир Кириллович не такой, его с Верблюдом сравнивать нельзя.
— Конечно, он — не Верблюд, — задумчиво произнёс Иван. — А вообще-то кто его знает! Поживём — увидим!
Оба помолчали. Неожиданная встреча расстроила их. Потом Ирина резко тряхнула головой.
— А, пускай говорят, что хотят! Ведь в нашей дружбе нет ничего плохого, так?
— Так! — твёрдо, как клятву, произнёс Иван.
— Так какое нам дело до того, что о нас подумают или скажут?
— Значит, ты не дорожишь общественным мнением? — лукаво прищурился Сергеев.
— Вовсе нет, — горячо запротестовала Ирина. — Просто я не дорожу мнением Верблюдов. Ведь плохое о нас могут подумать только плохие люди, так неужели обращать внимание на их мнение? Ты со мной не согласен? Скажи, не согласен, да?
— Согласен, согласен, принципиальная умница, — шутливо отмахнулся Иван.
— Ах так, ты ещё смеёшься!
Ирина схватила комок снега и, приподнявшись на цыпочки, попыталась засунуть его Ивану за воротник. Тот шарахнулся в сторону. Ирина бросилась за ним. Он вырывался, оба запыхались. Притихшая улица, казалось, прислушивалась к их звонкому, заливистому смеху. Наконец Ирине удалось догнать Ивана, но тот неожиданно повернулся, крепко схватил её за руки и сжал их за её спиной. Ирина, очутившись в кольце его рук, попыталась вырваться, но лишь теснее прижалась к нему. Лицо его оказалось совсем рядом. Иван заглянул в её потемневшие серые глаза и прочитал в них что-то такое, от чего бешено застучало сердце.
— Пусти, больно, — совсем тихо произнесла Ирина, и Сергеев послушно выпустил её.
Притихшие, смущенные, медленно пошли они по улице, не поднимая глаз. Кажется, не произошло ничего особенного, но оба внезапно почувствовали, что в их отношения вошло что-то новое, щемяще-волнующее, они стали друг другу ближе и дороже, и в то же время появилась необъяснимая стыдливая застенчивость вместе с доверчивой нежностью.
«Обиделась, наверное, — с горечью думал Иван. — Медведь я, медведь. Схватил, сжал, силу некуда девать!»
Он боялся взглянуть на Ирину и одновременно не мог, просто не мог не взглянуть на неё. Медленно, не поворачивая головы, повёл он глазами и вдруг встретился с её всё понимающим взглядом.
— Застегнись, простудишься, — негромко проговорила она.
Иван отрицательно покачал головой. Ему стало легко и радостно на душе — Ирина с ним, и она не сердится!
— Подожди! — остановила его Ира.
Она повернула его лицом к себе, старательно застегнула на все пуговицы его лёгкое осеннее пальто, отстранилась и осмотрела свою работу. Что-то ей не понравилось. Она отогнула отвороты пальто и попыталась застегнуть верхнюю пуговицу. Но петля была узкая — Иван со дня покупки пальто ни разу не застёгивал этой пуговицы, — и попытка её не увенчалась успехом. Тогда она стащила перчатки и снова попыталась застегнуть. Иван неуклюже вытянул шею, стремясь хоть чем-нибудь помочь ей, и смущённо топтался на месте. Наконец, пуговица проскользнула в тесную петлю.
— Вот так, — удовлетворённо проговорила Ирина. Видимо, забота об этом большом ребёнке доставляла ей необъяснимое удовольствие, почти такое же, как и Ивану — принимать эту заботу.
— Крючка, конечно, нет, умудрился уже оторвать, а пришить сам не смог.
— Честное слово, завтра же пришью, — торопливо проговорил Иван.
— Уж не думаешь ли ты, что я каждый день тебя застёгивать буду?
Ирина сдвинула брови, стараясь казаться сердитой.
— Я бы не прочь, — смущённо ответил Сергеев.
— Сам не маленький!
Оба неизвестно чему рассмеялись. Ирина взглянула на часы.
— Ой, поздно как! — спохватилась она. — Домой пора! Мама, наверное, беспокоится.
— Я тебя провожу.
Они зашагали вниз по улице, к дому Ирины.
— Ты ничего не замечаешь за Курочкиным? — неожиданно спросила Ирина.
— Нет, а что?
— Эх ты, а ещё товарищем его считаешься! Все в классе видят, один ты слепой.
— Да что случилось?
— По-моему, ему нравится Нина Чернова.
— Ну и что из этого?
— Что, что. Заладил одно и то же. А он ей нисколечко не нравится, вот что.
— Трагедия, — усмехнулся Иван. — впервые у Женьки любовь без взаимности! Ничего, переживёт как-нибудь, завтра другой любовью утешится.
— Ты что, это серьёзно говоришь? — Ирина даже остановилась. — Да как ты можешь так! А если у него это — настоящее?
— A-а, настоящее! — махнул рукой Сергеев. — Что, ты Женьку Курочкина не знаешь, что ли? К увлечениям его не привыкла? Он и в жизни и в любви какой-то легковесный. Да на нашей улице ни одной девчонки нет, в которую бы он не влюблялся! Скажет тоже: настоящее! Просто решил прихлестнуть за красивенькой девчонкой!
