— Тебя похоронят заживо, Винсент, но знаем об этом только ты и я. Потеряешь ненадолго сознание и пульс. А очнешься уже в деревянном ящике. Отпевать не будут. Отпевать нельзя, ты согрешил… покончил с собой, изнасилованный местным маньяком, охотником до юных смазливых стрелков из арбалета. Просто не стоило выходить гулять поздно вечером по кладбищу. Ты знаешь, что случается с милыми маленькими мальчиками, когда они пытаются вмешаться в дела взрослых? Они не выдерживают жестокости мира взрослых. И покидают нас, бросают нас всех, уходят в небытие. Господь не принимает самоубийц.
— Но я не убью себя! — выкрикнул я, собравшись с силами. — Не убью! Бэл! Помоги мне!
— Он не услышит тебя, Винсент. Он чужой в этом сне. Он чужой тебе. Он чужой в твоей жалкой постылой жизни. Избавься от нее. Избавься от всего. Избавься от страданий, ты же хочешь этого. А Бальтазар не слышит. Я отнял у него четыре органа чувств. Оставил зрение, но он тебя не узнает. Ты вывалялся в грязи, ты покрыт моей спермой, снаружи и внутри, и в самой глубине твоего тела покоится твое освобождение… но ты сам захотел, чтоб я затолкал противоядие так глубоко, чтоб ни одна живая душа не достала его из твоих кишок.
Тогда я вспорю себе брюхо. Я чуть не выпалил это вслух. Киллер не должен знать, что я сохранил способность думать. Мне нужен инструмент. Его нож! Валяется где-то здесь, выпавший из его рта и наполовину закопанный в мягкий ноздреватый грунт. Скорее, пока он ни о чем не догадался. Скорее. Я разрежу себе прямую кишку, истеку кровью и сдохну от боли, но не умру в гробу, похороненный собственным напарником. Возлюбленным…
Я искал недолго, напоровшись коленом на рукоятку, выдернул нож, он целехонький. Отчистил от земли трясущимися руками. Лезвие красновато блестит, идеально острое, к режущей кромке не пристает грязь. Отлично. То, что нужно. Киллер наблюдает, понимает, но не препятствует. Улыбается. Конечно, это форменный суицид. После вещи, которую я сейчас сделаю, очень мало шансов выжить.
— Ave Maria, милосердная госпожа, — прошептал я, обратившись заплаканными глазами к небесам, и приставил нож к животу. Солнечное сплетение сжалось. — Господь меня не примет.
*
Я не заорал. Впервые проснулся не от своего крика, а от встревоженного голоса Бэла. Он тормошил меня за плечо. Я спал на его груди, она полностью залита слезами, как и его живот, да и постель местами тоже.
— Стюарт, — он замолчал, хотя губы продолжали шевелиться, произнося один порядком надоевший вопрос. Что снилось… Что мне снилось, мать вашу?
— Это, должно быть, последний, — я невесело усмехнулся. — Я просто больше не выдержу. Не смотри на меня так. Всему есть предел. Сегодня я сдох в тоске, как бродячая собака на помойке. Никому не нужный. Оплеванный. Обесчещенный. Наложил на себя руки под его торжествующий хохот. Дьявол с улюлюканьем поймал мою душу по дороге в черную зловонную яму.
— Замолчи, не сгущай так краски.
— Бэл, буду говорить! Я и правда больше не могу! По какому праву он истязает меня?! По какому праву он врывается в мою жизнь и уничтожает меня?! Уничтожает изнутри, через естество, через мозг! Посмотри, Бэл, он внутри, он топчет меня! Делает, что хочет, распоряжается, где и как хочет! Стоит мне донести усталую голову до подушки — он тут как тут! С набором самых страшных орудий наготове. Я изучал инквизицию, ее одиозных героев и ее отвратительные методы, но, черт возьми, их пытки и рядом не валялись! Не стояли и не метались!!! Кто он такой?! Кто?!
Я был вне себя от боли и ярости и, наверное, долго бы еще надрывал горло и убивался. Бэл схватил меня поперек талии, встряхнул и мрачно указал на ночной столик. Что там?
Очки. Черные, прямоугольные, стальная оправа. На правой дужке запеклась чья-то кровь, на левой — прилип комочек земли. Но этого не может быть. Я растерянно уставился на Бальтазара, как он сможет объяснить их появление? Как?!
— Он обронил их, — голос у Бэла бесстрастный, почти учительский. Мое лицо мертвеет. — Специально. Снял очки, когда ты распорол себе живот. И обменял их на свой нож. Нож ему важнее очков. Он расцепил твою ладонь и втиснул в нее последний трофей. Кровь на дужке твоя, земля тоже с отпечатками твоих пальцев. Твой киллер существует, и он не твой. Завтра вы встретитесь.
— Зачем ты спрашиваешь, что снилось, если знаешь?! Знал… — я надломился. И голос мой надломился. И слезы полились с новой силой. И что-то огромное, липкое и мерзкое обхватывает сейчас мое сердце, оно кричит от ужаса, сопротивляясь, и леденеет. — Если ты знал… как ты знал? Ты с самого начала знал!!!
— Все твои ночные полеты запрограммированы. Каждое видение. Шедевры из глубин ада.
Бальтазар бросил в меня клетчатым платком и встал с кровати. Обозначился на синем прямоугольнике окна. Постоял, ожидая какой-то реакции. Но я раздавлен, я немой и бессмысленно мну в руке его платок. Бэл обернулся.
— Он никогда не посвящает в план полностью. И первые сны я узнал все-таки от тебя. Я выступал сдерживающим фактором твоего нарастающего психоза. Был наблюдателем, фиксировал твои изменения. Держал матрицу твоего поведения под контролем. Куда тебя направить, что сказать и какие ответные мысли вселить. Отточить мастерство подачи, парирования и блокировки. С последним у тебя проблемы. Ты остаешься открытым, ты не избегаешь лобового столкновения с опасностью. Каждый раз ты готов принять смерть с честью, как тебе кажется… и каждый раз эксперимент досадно обрывается, ты просыпаешься. Смерть — как выход из неоконченной игры, это проигрыш! А тебе нужен выигрыш. Стюарт, твои грезы смоделированы в лаборатории нашей корпорации, с точностью до микрометра, выверены алмазами и самим Мастером Метаморфоз в соавторстве с сыном Великой Тьмы. Они были имплантированы в твое сознание дремлющими, а активированы близким контактом со мной. В день знакомства я втащил тебя в квартиру вовсе не от нетерпения, я не опаздывал на работу. Я должен был прикоснуться. Нажать на пусковой рычаг, чтоб механизм запустился. Но я не лгал тебе о своих снах. Не лгал о работе, не лгал ни о чем, что касалось твоей будущей службы. Да, сильно не договаривал. Я и сейчас не должен был говорить ничего, я прямиком иду вразрез с инструкцией, и меня уволят.
— О чем ты говоришь, о чем?! Что ты несешь? Какая работа, какое на хрен увольнение?! Бэл… С каким цинизмом он меня трахал. И ты был там, Бэл. Ты все видел, — я скинул его платок на пол, со всего размаху разбил темные очки о спинку кровати, вскочил и начал лихорадочно одеваться. — Мне насрать, какие мотивы вы преследуете. Мне насрать, для чего все это делается. Мне насрать, что будет потом. Мне насрать на эти долбаные сны и насрать на «диких кошек». Мне насрать на службу, на Марс, на Землю. И насрать на тебя.
Я нашел в кухонных принадлежностях ножницы и разрезал свой прекрасный лакированный костюм. Он скрипел и поддавался очень трудно. Ножницы, в конце концов, сломались о молнию. Я плюнул, выбросил все в мусорное ведро и ушел. Надеюсь, за мной по пятам никто не гонится. На этот раз — надеюсь искренне. Оставьте меня в покое. Игра окончена. Победителей нет.
Отель остался за бортом. Впереди расстилается ночной Амстердам, равнодушный город цветочных горшков, горелых кексов с травкой и грязных продажных девок. Дешевые однодневные радости, куцый соблазн, от которого воротит. Но это не полный список тамошних развлечений.
Пожалуй, стоящей вещью могли бы стать наркотики. Я никогда их не пробовал, я не знаю, что они за птицы и куда они могут меня привести. Но это неважно. Главное, что они не обманут. И корчи сознания будут родными, не фальшивыми. И кончатся так, как я пожелаю. И смерть выберу себе сам, она будет плясать под мою дудку. В моем красном платье. В моих дырявых панталонах. Пляска со смертью, на весь остаток ночи. Кавалеры приглашают дам.
Я притормозил в подворотне у первого же человека в широкополой шляпе, приветливо заулыбавшегося от одного вида моего бледного тоскливого лица.
— Мне бы забыться, — прошептал я, протягивая ему пятьсот евро. — Что-то очень сильное. Дайте самое сильное, что у вас есть. Пожалуйста. Вколите прямо сейчас, максимальную дозу.
