не обследовал, ибо не сомневался, что она обследована задолго до него… А что, если фугас появился минувшей ночью?..
— Товарищ майор, — обратился Густов к комбату, — я хочу тоже посмотреть на этот подарок.
— А зачем? — не понял майор. — Женя справится.
— Я хочу сравнить с тем, что видел вчера… Конечно, я не запомнил все до мелочей, но, может быть… Все-таки интересно: старый он или сегодняшний?
— Ну, смотри, я не держу тебя, — разрешил майор. — Только успеешь ли? Женя работает быстро, сам знаешь.
И Густов действительно не успел.
Когда до трубы оставалось с полкилометра, над дорогой поднялся черный рваный куст выброшенной земли с красным огненным сердечником внизу и раздался взрыв…
15
Потом, когда хоронили Женю, все еще не веря в реальность его гибели и словно бы надеясь на возможность воскрешения, люди продолжали высказывать догадки и предположения. Одни считали, что фугас был установлен на неизвлекаемость, а Женя понадеялся на свою опытность и взялся его обезвреживать, чтобы не рвать дорогу. Другим казалось, что виной всему могла стать торопливость, поскольку работал Женя на виду остановленной, как бы нависшей над ним колонны военнопленных. Он, конечно, нервничал и потому, что получил замечание от комбата. Наконец, было высказано предположение о химическом взрывателе, у которого как раз в тот момент истекло время. Правда, разведчики сняли один механический взрыватель и послали человека с докладом, после того как обнаружили еще одну оттяжку, уходившую в землю. Выходит, взрывателей хватало и без химического. Разведчики уже решили про себя взорвать все эти устройства к чертовой бабушке вместе с трубой и дорогой. Женя, однако, захотел посмотреть сам. Отогнал всех на безопасное расстояние и остался работать один. Минуты за две до взрыва он выглянул из трубы, как будто хотел что-то попросить или кого-то позвать, но тут же снова скрылся, так и не позвав никого.
Версией насчет химического взрывателя заинтересовался отдел контрразведки «Смерш». Если химический — значит, недавно установленный. Значит, где-то неподалеку есть преступник.
В батальон пришел общительный рослый капитан по фамилии Александров, который бывал у саперов и раньше. Поговорил чуть ли не со всеми разведчиками. Но они и сами мало что понимали. Фугас был засыпан старым сухим мусором. Свежей земли никто не видел. Докопались до одного взрывателя, потом увидели оттяжку… Они теперь проклинали себя за то, что не взорвали фугас сами, без всякого доклада командиру. Пусть бы они нарушили его заповеди («Самый лучший разведчик — дисциплинированный, самый храбрый сапер — осторожный»), пусть бы их всех потом как угодно наказывали, зато жив бы остался Женя…
Капитан на это ничего не отвечал, только слушал.
Он зашел потом к Густову — вроде как проконсультироваться насчет разных типов взрывателей. Но он не избегал и таких вопросов:
— Почему вы шли тогда полем, а не дорогой и почему заглядывали в эту дорожную трубу? У вас ведь не было такого задания?
— Не было, конечно, — отвечал Густов. И вдруг почувствовал, что краснеет…
В самом деле: как ты расскажешь контрразведчику о том, что за полосу оградительных насаждений тебя вынесло какое-то ребячество, какое-то странное для взрослого человека желание пробежаться по травке? И как объяснишь, почему сапер, не имея на то специального задания, заглядывает порой под мосты, присматривается к лежащей поперек дороги проволоке? А если сумеешь объяснить это, то как ответишь на следующий вопрос:
— Говорите — привычка? Но почему же вы не подумали о том, что идти по обочине более опасно, чем по проверенной, исхоженной и изъезженной дороге? На обочине могли быть мины…
— Знаете, я не подумал о них тогда. Просто в голову не пришло… Видимо, победа ослабила какие-то пружинки.
— А не могло того же случиться и с Новожиловым?
— Думаю, что нет! — уверенно возразил Густов. — Он все время накачивал разведчиков: не расслабляться! Сегодня мин нет — хорошо, но это не значит, что их не будет и завтра.
— Но к тому времени он считал, что все закончено и впереди отдых.
— Он мог так думать, пока не подошел к фугасу. Дальше начинает работать опыт.
— Значит, оказался недостаточным опыт?
— Нет, он знал дело. Он все умел, с чем только сталкивался.
— Тогда что же — мистика?.. У него не было каких-нибудь причин для самоубийства? — вдруг спросил Александров.
— Да нет, что вы, товарищ капитан! — обиделся за Женю Густов. — Скорее у меня… или даже у майора Теленкова могло возникнуть такое желание.
— А почему у вас или у Теленкова?
— Да нет, это я к слову, — опять начал краснеть Густов.
— Ну, хорошо, — согласился капитан с таким объяснением. — Теперь скажите: вы или кто-нибудь в батальоне знали о предстоящем прохождении пленных через Гроссдорф?
— Я — нет… Ну, а если бы знал, так что?
— Ничего. Иногда задаются и нелепые вопросы… А что говорила ваша кухарка насчет тринадцатого дня?
16
Женю похоронили у самого перекрестка, чтобы могила его была видна всем едущим и всем идущим. Дали положенные три залпа из винтовок. Постояли над могилой и после того, как все было закончено. Веселый, улыбающийся с обелиска Женя Новожилов не хотел отпускать своих товарищей. «Красота — жизнь!» — как будто говорил он им, не признавая смерти. И саперы стояли, смотрели на его неуместную улыбку, перечитывали слишком официальную и вроде бы не имеющую отношения к Жене надпись на обелиске: «Новожилов Евгений Сильвестрович. 1.V.1924—22.V.1945». Кажется, никто, кроме начальника штаба, не знал, что у Жени было такое строгое отчество — Сильвестрович. Для всех он был Женей — и для друзей, и для девушек, и для начальства. И всегда был веселым. Когда стали искать фотографию для обелиска, то ни у кого не нашлось фотографии без улыбки. Только в личном деле. Но разведчики не приняли ее — слишком маленькая, и на ней командир взвода не похож
