меня
примерно такая же дура сорвалась… А может, и больше.
– Да, конечно, больше, – ехидно поддакивает Матвей, сматывая удочку.
На Романа он смотрит с огорчением и обидой. Вообще-то Матвей любит рыбачить в одиночку,
но уж если кого-то зовёт с собой, то это знак особого доверия. Впрочем, было ли так, чтобы он
звал кого-то, кроме Романа? Забросив рыбину в багажник коляски, Матвей с одного тычка заводит
«Урал» и с места врубает так, что из-под колеса летят песок и галька. Роман понимает его обиду,
но с простецким Николаевым ему спокойней, чем с Матвеем, мужская, но трогательная забота
которого постоянно напоминает о трагедии.
Николаев после этой рыбалки чувствует, что уже не имеет никакого морально права ездить с
Романом и снова ходит с удочкой за огороды на мелкую рыбёшку. Роман несколько раз ездит один
на прикормленное ими место – слишком уж красивым кажется ему сазан Матвея. Вот бы такого же
поймать! Однажды клюёт и у него. Пытаясь подсечь, Роман чувствует, как крючок цепляется за что-
то твёрдое, как полено, и леску дёргает, как может дергать разве что большая собака, схватившая
за рукавицу. Это даже изумляет: откуда вдруг в воде такая мощная, молчаливая сила? Потом леска
разом слабнет, и рыбина уходит, даже не показавшись. Оставив, в конце концов, эту охоту, Роман
на одном илистом месте ловит гальянов, привязав на леску ещё один дополнительный крючок.
Гальяны клюют так, что почти всякий раз попадаются парой.
Вечером, дома, он долго шоркает руки мочалкой, но так и не может освободиться от запаха ила
и рыбы. Нина, страшно любившая рыбу и лишь потому долго терпевшая поездки мужа, рада и
такому улову. Всё-таки картошка с капустой да мясо уже надоели. Вычистив гальянов она до
хруста зажаривает их на масле. А что? Попробовав это блюдо, Роман думает, что на вкус гальяны,
пожалуй, не хуже сазана. Лучше гальян на сковородке, чем сазан в Ононе. Хотя, конечно, сазан
такой красивый.
В Пылёвке цветёт черёмуха, но на их горке не растёт ничего. Смугляна почти бунтует – надо
ехать в кусты. Почему все так говорят: «ехать в кусты»? Да так уж повелось – куда бы ни ехали на
природу, всегда говорят: «ехать в кусты». День сегодня солнечный, как сказка. Мерцаловы теперь
уже всем семейством едут на протоку Онона. Нина – с закутанной Машкой в коляске. А что
творится на берегу! Черёмуховый дух по всему берегу, так что голова кругом, хорошо ещё, что
тянет небольшой, проветривающий ветерок. Они разводят костёр, варят чай и поджаривают сало
на палочках. Но пора и рыбу ловить.
– Машка хочет спать, – говорит Смугляна, едва Роман берётся за удочку. – Куда бы её уложить?
Что ж, есть хорошая идея. Всюду под кустами шары сухой прошлогодней травы перекати поля.
Из них выходит неплохой матрас, если сверху набросать одежду – никакой панцирной сетки не
надо. В тени под черёмухой Машка засыпает тут же. Вот теперь можно и порыбачить. Однако –
увы – удачи нет ни у того, ни у другого. Да всё тут понятно – они же выбирали то место, что
красивее, а не то, где рыба.
– Не переживай, – говорит Роман, – завтра сбегаю один да надёргаю гальянов. Сегодня я туда
не поехал – там только ил да тальник. А черёмухи нет.
297
Ну что ж, тогда ладно… Хотя бы отдохнули всей семьёй.
Красная лакированная гитара висит в доме на стене. О Серёге и о планах, понастроенных с
ним, лучше не думать…
ГЛАВА СОРОК ТРЕТЬЯ
Облака
Вначале от своего дома, легко и небрежно брошенного строителями посреди покатого склона,
Роман бежит вверх к близкому горизонту и, оказавшись на вершине сопки, видит чашу долины,
обрамлённую другими сопками. Неровные края этой чаши держат небо, а слева как самый
высокий выступ её – трёхглавая гора. Подышав всем этим необъятным пространством, Роман по
резкому склону сбегает к маленькой речке с песчаными сырыми бережками, с косами тины, лениво
вихляющими по дну. Кеды уже вовсю чавкают, напитавшись влагой с подрастающей травы. Роман
бежит по оврагам и кочкам, стараясь не сбить дыхания. Все это время низкое солнце пригревает
спину, но когда он, не снижая скорости, полукругом разворачивается, то тут-то его дыхание и
сбивается вздохом восторга от картины, до этого остававшейся за спиной. И у луга, и у всех
пологих склонов какой-то фантастический цвет, создаваемый блеском искристых капелек на
травинках. Эта зернистая солнечная икра насыпана здесь не в скудное пространство рамки, как на
полотнах импрессионистов, а во всю широту и необозримость. Жаль только, что впереди она
начинается с расстояния ста метров, так что под ногами, сколько ни беги, всё та же мокрая, ярко-
зелёная трава. Эх, увидеть бы Смугляне это редкое, кратковременное чудо! Как рассказать ей о
нём? Как точно определить цвет, не сравнивая его ни с чем, чтобы не портить? Может быть, он
серебристо-седой? В сегодняшней утренней свежести так много холодного серебра и умудрённой
седины. Даже странно, что эта умудрённость принадлежит весне.
«Зачем мне всё, зачем я бегаю? – спрашивает себя Роман и тут же отвечает. – Да, наверное,
просто от радости жизни, от силы, которую хочется сохранить. Ведь эта сила всё равно когда-
нибудь пригодится».
Особенно пристально следя в эту весну за перетеканием природных состояний, Роман
определяет его как непрерывное самотворчество. Оказывается, вся жизнь – это и есть процесс
творчества, если в неё вдумчиво всматриваться. Потрясает не столько то, что в природе нет
одинаковых закатов и восходов, сколько то, что эта непохожесть далека от непохожести случайных
комбинаций детского калейдоскопа с цветными стекляшками внутри. Природные изменения
логичны и последовательны. Ведь ясно же, что картина этого серебристо-седого луга перелита из
вчерашнего заката с тяжёлыми тёмно-синими облаками, обрамленными красными подпалинами.
Только как бы ни был хорош вчерашний закат, но где ему до красоты сегодняшнего утра! Наверное,
своей предельной красотой природа проявляется утраоми. Посчитать, так именно в уотрах
сосредоточено процентов восемьдесят всей природной красоты. Вот почему так расточителен
долгий утренний сон.
Тонкостями закатов, всё далее и далее уходящими в ночь, Мерцаловы любуются теперь
каждый вечер. Покупку бинокля Нина называет мальчишеством, лишней тратой денег, а самой
нравится сидеть на крыльце и, упершись локтями в колени, рассматривать в оптику
фантастические краски неба. Такой роскоши цвета не увидишь ни на одной картине, ни в одном
музее. И для того, чтобы видеть её, достаточно лишь выйти на крыльцо.
Облака, цвет которых нельзя определить, завораживают. «Если бы, умирая,
