Нет, немцев здесь не было. Трупов тоже. Раненых? Среди осколков битого стекла ворочался Алексич. На голове богатыря – кровь, на шее – золотая оправа зеркала. Вот и все, что осталось от подарка Бенвенутто!
Новгородский сотник находился сейчас в глубоком ауте – шок...
На кровати сидела Дездемона. Венецианка смотрела то на Гаврилу, то на блестящие осколки вокруг. Кажется, тоже не совсем понимала, что произошло.
– В чем дело, мать вашу?! Что тут стряслось?! – спросил Бурцев.
Первый вопрос по‑русски, второй – по‑немецки.
Ответила Дездемона – растерянно и немного виновато:
– Он... меня... хотел...
– Хотел вас? – Бурцев хмыкнул.
Нормальное, в общем‑то, желание для здорового мужика. Но позволения у хозяйки дома Гавриле все же спросить стоило, прежде чем приставать‑то.
– А вы, синьора, не хотели? Точно?
Жаль, если так, очень жаль...
– Я? – Дездемона замялась. – Нет. Ну, не знаю. Просто как‑то уж очень неожиданно все вышло.
Кареглазая потупила взор:
– Я, вообще‑то, о вас думала, синьор Базилио. А он... меня...
– Хотел. Это я уже понял.
– Ничего вы не поняли! – недовольно наморщила носик венецианка. – Я сама ничего толком не поняла. Синьор Габриэлло подошел сзади. Молча. Засопел, хватать начал! Душить! Я и ударила первым, что попалось под руку. Вот зеркало попалось...
Так‑так‑так. Бурцев повернулся к сотнику:
– Ты что скажешь, Гаврила?
Алексич потихоньку приходил в себя. Новгородец сидел на полу смущенный и красный, как рак. Дите нашкодившее. Великовозрастное, блин, дите... Сотник хватанул ртом воздух, а сказать так ничего и не смог.
– Эх, Гаврила, Гаврила... – укоризненно покачал головой Бурцев. – Что ж ты так сразу, да так откровенно, а? Прям, как Бенвенутто какой‑то!
– Дык я что? – с трудом выдавил Алексич. – Я ж ничего. Вижу – плачет красавица, да так, что у самого слезу вышибает. Утешить хотел. Подошел, приобнял немного. И до того мне жалко стало бедняжку... В общем, сжал покрепче. Да не рассчитал, видать, малость.
Гаврила опустил буйну голову.
– Ты, Алексич, того... – Бурцев пригрозил пальцем. – Эти свои неуклюжие богатырские ухаживания оставь для медведиц. Дездемона у нас женщина хрупкая, к подобным нежностям не привычная. И к тому же горячая, вспыльчивая. Южный темперамент, знаешь ли. И потом, ореол святости, как‑никак, а ты ее лапищами своими костоломными без здрасти‑пожалуйста. А вы, синьора Дездемона, не обижайтесь на моего друга. Ничего плохого он не хотел.
– Во‑во! И в мыслях не было, – заверил Гаврила, тщательно подбирая немецкие слова. – Приласкать только, успокоить...
– Приласкать? Успокоить? Меня? – Дездемона виновато теребила платье и поглядывала на Гаврилу уже с плохо скрываемым интересом. Дело явно шло на лад. – Ох, я сама теперь вижу, что сглупила, не подумав. Вы меня извините, синьоры, – так вышло. Нервная я стала с этим Бенвенутто. Погорячилась...
– А зеркало? – Гаврила чесал затылок с таким видом, будто жалел, что черепушка оказалась крепче стекла. – Оно ж из‑за меня того...
– А его давно уж разбить следовало, – успокоила Дездемона. – Не радовало меня это зеркало, даром что стоит целое состояние.
Она соскользнула с кровати, сдернула с шеи платок – ту самую тряпицу с изображением венецианского золотого льва, подошла к новгородцу.
– Позвольте помочь вам, синьор Габриэло. У вас эмораджия.
– Что у него? – испугался Бурцев.
– Кровотечение. Но это не страшно. Я виновата перед вами, синьор Габриэло, и я облегчу ваши страдания. Всем, чем смогу.
В голосе Дездемоны вновь слышалось многообещающее воркование. Венецианка обрабатывала платком пустяковую рану, Гаврила млел от удовольствия и пожирал «медсестричку» обожающим взглядом.
– Лепота. Экий зверюга, а! – Алексич разглядывал окровавленного крылатого льва в руках венецианки. Дездемона намек поняла – протянула платочек новгородцу:
– Он ваш, синьор Габриэло...
Сотник расплылся в улыбке, сунул платок за пазуху, пообещал пылко:
– Буду носить его у самого сердца!
Ну надо же! Неуклюжий богатырь быстро приобретал рыцарские манеры, и что‑то подсказывало Бурцеву: следующий визит Гаврилы в спальню «ореола святости» пройдет более удачно. Бедный рогатый Джузеппе!
Дверь скрипнула. В опочивальню Дездемоны осторожно заглядывали. Ага, синьор купец... Легок на помине, хоть и прибыл с запозданием!
– Что случилось, синьоры?
Сарацинский мешочек гостей уже висел на поясе Джузеппе.
– Ничего страшного, – усмехнулся Бурцев. – Хана твоему зеркалу за шестьдесят восемь тысяч ливров.
Купец охнул так, что Бурцев испугался – не плохо ли с сердцем у несчастного. Но, наверное, хуже было с головой: толстяк как стоял, так и рухнул на колени. Прямо в блестящие осколки. Схватился за волосы. Дернул. Вырвал – ого! – приличный клок.
Рядом – на расстоянии вытянутой руки – Дездемона любезничала с Гаврилой, но Джузеппе не замечал никого и ничего. Джузеппе гладил кусочки стекла, как любящий сын в последний раз гладит голову покойной матери.
– Разорен! Я ра‑зо‑рен!– сказано это было с таким чувством, словно в разбитом зеркале, действительно, таилось средоточие всех богатств венецианского купца.
– Да ладно тебе, Джузеппе. – Бурцев попытался успокоить беднягу. – В моем кошеле хватит, небось, на новое зеркало.
– Не хватит, – всхлипнул Джузеппе.
– Хватит‑хватит, – заверил Бурцев. – Не обманывай Хранителей Гроба – дольше проживешь. Так что перестань ныть.
Вздох расстроенного купца сильно смахивал на стон.
– Да будет так! – произнес Джузеппе тусклым бесцветным покорным голосом. – Коль это угодно синьорам Хранителям.
Влажные глаза купчишки говорили иное. «Не Хранители, а сто рублей убытка!» – кричали глаза.
Джузеппе утер слезы. На скорбном лице страдальца появилась размазанная кровь. Блин! Этот скряга так рьяно гладил битое стекло, что изрезал все пальцы. Пухлые, обтянутые тесными штанами колени тоже набухали красным.
«Эмораджия, однако», – подумал Бурцев.
Но Джузеппе не чувствовал боли.
– Ну подумаешь, зеркало разбилось... Считай, что это – знак свыше. А что?! Синьор Моро – в темнице. Венецианские стеклодувы тоже в опале. Вряд ли им сейчас до торговли. В общем, Джузеппе, пора переходить со стекла на другой товар.
– На какой? – воздел очи горе безутешный купец.
– Ну, не знаю... мало ли... Из тебя бы, к примеру, получился неплохой торговец оружием. Еще можно тканями заняться или пенькой какой‑нибудь. Знавал я одного легницкого пенькового магната из Силезии. Ирвином его кличут. Так вот он вроде не бедствует.
– Пенька? – Джузеппе задумался. – Хм? Пеньковые канаты – ходовой товар. Любому кораблю нужны хорошие канаты. Синьор Базилио, не сочтите за труд, сведите меня с синьором Ирвином.
Бурцев улыбнулся. Вот ведь брокер хренов! Вот проныра! Да, что ни говори, но у этого Джузеппе, бесспорно, имелась коммерческая жилка. Жилища целая – крепкая и необрываемая ни при каких обстоятельствах...
– Сведу, – пообещал Бурцев.
Джузеппе повеселел немного, стал деловит, собран:
– Мы так и не закончили наш разговор о боевом снаряжении, синьор Базилио. Вы не сказали, какое именно оружие вас интересует.
– Лично меня – меч, но чтоб не очень длинный и не очень тяжелый... – сделал заказ Бурцев. – Ну, щит там, кольчугу полегче, шлем покрепче... Гаврила, у тебя есть пожелания?
– Булавушку бы мне, – попросил Алексич. – Чтоб побольше, чтоб м‑м‑м подержать было за что...
Гаврила не отводил глаз от роскошной груди прекрасной венецианки... Вот уж, действительно, где было за что подержать! Похоже, новгородский сотник нашел себе даму сердца. Дама сердца смущенно рдела.
– Оружием займемся завтра, – решил Бурцев. – Сразу после «Золотого льва». Завтра вообще у нас будет много дел. А сейчас – спать. Ночка выдалась не из спокойных. И кстати, Джузеппе, верни, пожалуйста, деньги. Рановато ты их цапнул. Сделаешь дело, тогда и получишь награду.
Гаврила остался в опочивальне Дездемоны. И пробыл там до самого вечера – пока в дом не начали сходиться слуги. И ночью тоже тихонько проскользнул туда же. Зачем? А чтобы «ореолу святости» не было страшно. Присутствие мужа венецианку почему‑то от страхов не излечивало. «Синьор Габриэло», видимо, справлялся с этой задачей получше. Джузеппе не возражал... Джузеппе был весь в мыслях о «сарацинском мешочке» с золотом.
Глава 49
Вышли по настоянию Бурцева утром – не слишком рано, дабы не привлекать внимание на безлюдных сонных улочках, но и не слишком поздно, чтобы не терять драгоценного времени понапрасну. Точнее, не вышли – отплыли. Как объяснил Джузеппе, до припортовых кварталов проще добраться по воде.
В путь отправились вшестером: Бурцев, Гаврила, двое слуг‑гондольеров, сам венецианский купец и его благоверная. Дездемона уговорила‑таки супруга взять ее с собой. Это оказалось нетрудно: отказать «ореолу святости», да в присутствии двух «Хранителей Гроба» Джузеппе не мог.
