Ничего, мамин порошок и не с такими налетами справлялся.
Минут пять–семь прошло в тяжелом борении порошка и налета. Очень скоро Лариса поняла, что поспешила презирать неприятеля. Налет не сдавался с налета, как она сама с собой каламбурила. Пришлось приналечь, всей мощью рук, по которым тосковал большой гандбол. Взопрела, пришлось оттопыривать нижнюю губу и сдувать нависающую челку.
— Что вы делаете? — Раздался голос за спиной.
Лариса обернулась и увидела Элеонору Витальевну. Явившуюся явно по ее, ларисиному, поводу. «Раковая ищейка!» — беззлобно подумала Лариса. Донес. Обычно мадам не только не говорила прямо, но никак и не намекала Ларисе, что ее напор и решительность в обращении с интимными деталями обстановки этого дома, не слишком–то приветствуются. Но сейчас на ее лице читалось некое недовольство.
Ей не нравилось, что Лариса посягнула на данный конкретный шкаф?
Или укусила какая–то другая муха?
Тут что, заповедник?! «Не хватало, чтобы она полезла пылесосить библиотеку» — так и читалось на этом обычно мягком, вежливейшем личике.
Лариса понимала — тут присутствует тонкий момент. Да, ей прежде разрешалось сметать пыль с поверхности здешних вещей, а теперь она как–то слишком рьяно поперла внутрь здешней реальности. Элеонора боится за своих скелетов в своих шкафах? Это ведь только сервиз! Может быть, памятный, роковой, необыкновенный, но всего лишь сервиз. Разумеется, если бы не эта странная гарикова атака, не многочисленное шампанское, Лариса удержалась бы от фамильярности по отношению к этим заповедным тарелкам… Но, вот что хотите, тут есть и еще какая–то подкладка. Элеонора злиться еще почему–то.
Лариса смахнула костяшками пальцев мокрые волосы с мокрого лба.
— Да вот, сервиз…
Мадам улыбнулась с ласковой печалью в глазах.
— У вас ничего не получится.
— Да, не получается, но у меня хорошее средство, я ототру.
— У вас ничего не получится, милочка. Вам не удастся зацепиться в этом доме.
Внезапная лобовая откровенность мамам обезоружила Ларису, и она просто спросила.
— Почему?
— Вы еще не поняли?
— Не поняла.
Мамам натянуто усмехнулась. Ей не хотелось развивать тему, ей бы желалось, чтобы ее понимали с полуслова, но, кажется, в данном случае без объяснений не обойтись.
— Потому что это особенный дом, милая девушка. Тут свои традиции, своя история, здесь бывали Собинов и Агранов, если вам что–нибудь говорят эти имена.
— Это фамилии.
Мамам снисходительно кивнула.
— Гражданство этого дома нельзя получить просто через постель. Прежние здешние жители слишком много отдали ради него в свое время, страдали, и в лагерных бараках, и в партийных президиумах, которые еще хуже лагерей, если вы меня понимаете, девушка.
— Я не девушка.
— А вот в это я имею право не вникать. — Мадам на самый краткий миг вскинулась, но тут же себя осадила. И продолжила вежливое пение, — Вот я вам, собственно, все и сказала. И вы, надеюсь, все поняли.
Лариса медленно мяла в руках мокрую тряпку. Она никак не могла поверить, что ей наносят оскорбление, Она все ждала, что мадам сейчас даст какой–то сигнал, показывающий, что все это не всерьез, и круг взаимной деликатности не разорван. Лариса еще не поняла, что мир старой, уютной в общем–то, неопределенности, рухнул, и она теперь одна на холодном ветру новой реальности.
— Вы хотите сказать, что Рауль на мне не женится?
Мамам только усмехнулась и пошла к выходу.
— Но можно я хотя бы домою то, что начала? — Изо всех сил пытаясь выдавить из себя хоть каплю ехидства, спросила Лариса.
— Я же сказала — у вас ничего не получиться. Это не богемское стекло, как вы, наверно подумали, а бутанская слюда. Подарок Джевахарлала Неру. И учтите, одна такая тарелка стоит дороже, чем весь ваш гардероб.
И ушла.
Вот, сука, наконец нашла нужное слово Лариса. Слово, которое в этом доме надо было все время держать под языком. Сука улыбчивая! Сначала дубаснула обухом по голове, а напоследок добавила еще и две оплеухи. Ты, мол, милая хозяюшка, ни черта не смыслишь в приличной посуде, и ходила бы голая, если бы не подарки моего сына.
Сама доктор, и даже наук, но от рыночной хабалки отличается только умением не говорить громко.
С огромным трудом Лариса удержалась от того, чтобы не превратить драгоценный сервиз в мокрую щебенку. Не от трусости, ей было плевать на последствия, которые могли последовать вслед за таким разгромом. Она просто еще не решила, что все кончено. Она попробует отыграться. И даже не попробует, а отыграется обязательно! Вот придет Руля и мы поглядим, как все тут обернется. Поэтому, пока что надо с посудой не торопиться. Запихнем ее в мокром, намыленном виде обратно, все равно никто из «академиков» в ближайшие сто лет туда не заглянет.
А ужин готовить не стала. Когда Руля потребует «чего–нибудь в пасть», будет с чего начать разговор. Я что, кухарка здесь?!
Рауль выслушал возмущенную возлюбленную молча и угрюмо. Молча же вышел из комнаты и исчез в глубинах так до конца и не прибранного лабиринта. Лариса напряженно ждала, что до его слуха вот–вот донесется шум скандала.
Но было тихо.
Лариса, прислушиваясь, в очередной раз переживала факт огромности этого «дома», на его просторах могли бы разместиться, наверно, даже несколько скандалов, ничуть не мешая друг другу. Не то, что их блочная гродненская хрущеба.
Стало даже тревожно, когда отсутствие Рули стало затягиваться. Скандал, насколько себе представляла Лариса, вещь скоротечная. Сидеть просто так ей было трудно.
Но что же делать?
Вытащила зачем–то из под кровати свой чемодан, смахнула с него пыль. Ей вдруг стало обидно и тоскливо. Вот она, эта пыль, это единственное общее, что они накопили с Рулей за все эти месяцы.
Дверь за спиною открылась. В дверном проеме стоял Руля.
— А, собираешься. Правильно.
Лариса резко встала, отчего голова у нее закружилась.
— Что правильно?!
— Собирай вещи.
Она молчала.
— Что стоишь, мы уходим!
— Погоди.
— Чего годить. Маман наговорила тебе такого…
Лариса снова сказала.
— Погоди.
Ей трудно было все объяснить. Например, то, что чемодан она достала лишь для того, чтобы продемонстрировать глубину возникшего кризиса, а выезжать из этого пыльного дома она не желает. Если мадам возьмет свои слова обратно, если она хотя бы сделает вид, что не говорила все это, или что говорила это в шутку, Лариса готова остаться. Но как выразить в словах эту тонкую психологическую фигуру, особенно в тот момент, когда Руля в порыве справедливого, но неконструктивного гнева рвется вон.
Он стал запихивать в открытый чемодан подаренные им Ларисе тряпки.
22
По одной из застенчивых улочек, что ведут вверх от Цветного бульвара к Сретенке, поднималась парочка пешеходов, на которую обращали бы внимание многие, будь движение тут оживленнее. А так, только пара старух, и пара котов были свидетелями того, как Рауль и Лариса приблизились к месту своего нового обитания. Рауль шел впереди с недовольным выражением лица, а Лариса сзади с распухшим, как лицо от слез, чемоданом.
Они почти не разговаривали, потому что оба были недовольны тем, что произошло. Рауль был расстроен поведением матери, Лариса тем, что вынуждена была покинуть почти уже подготовленное ею для нормальной жизни жилище. Раулем двигала оскорбленная гордость — его выбор был семейством неуважен. Эта женщина была ему нужна такая, как есть. Чтобы там они про нее не плели, родственники. Сам этот выезд с вещами из дома, был для него тектоническим сдвигом в судьбе. Он не мог объяснить размер своей жертвы Ларисе, а она считала этот подвиг глупостью. Лариса никак не могла смириться тем, что для отстаивания гордости необходимо было отказаться от такого количества проделанной работы.
— Здесь. — Сказал Рауль, и они вошли в укромный четырехугольный двор, образованный стенами нескольких семиэтажных зданий, безучастно устремленных куда–то вверх. Во дворе чахли клен, куст и остов запорожца.
— Нам сюда.
Рауль указал на двухэтажную кирпичную хибарку, притулившуюся в углу двора. Вид у нее был бомжовый, как будто она скрывалась здесь от ментов.
Обошли темную, видимо вечную лужу, перед входом, Рауль достал из кармана ключ, вскрыл дверь неприязненным движением, как нарыв. Изнутри хлынуло…
— Чем это пахнет? — Спросила Лариса, недоверчиво пряча свой чемодан за спину, опасаясь за судьбу своего фирменного гардероба в этой клоаке.
— Это, ну вроде как мастерская. — Ответил Рауль, не отвечая на вопрос. — Здесь живет один шлимазл.
— Здесь никого нет. — Сказала Лариса, когда они вошли и осмотрелись.
