Проснулась от похлопывания по плечу.
— Руля!
Он был не один.
— Зажги свет. — Скомандовал он кому–то за спиной.
— Легко сказать, зажги. — Ответил тонкий иронический голос. — Где тут выключатель?
— Где–то тут.
Свет зажегся, какой–то тусклый, несчастный, почти не электрический.
— Коня не было? — Спросил Рауль у Ларисы. Она ничего не ответила, только спустила ноги с кресла. Прислушалась, наверху не храпели.
— Кто тут был? — Тем не менее, спросил Рауль.
— Приходили…
Рауль брезгливо огляделся.
— А ты чего?
— В смысле?
— Почему не убралась, нам здесь жить, между прочим.
Лариса похлопала глазами.
— Слушай, Лара, ты так на меня смотришь, как будто тебя только что трахнули.
Она не успела ничего сказать, из туалета вышел незнакомый молодой, очень кудрявый человек и продолжил разговор, начатый, надо понимать еще вне мастерской.
— … накапливается что–то вроде статической энергии, и надо просто научиться ее использовать, понятно?
— Да, — сухо сказал Рауль, оглядываясь.
— С какого–то момента кино, даже гениальное смотреть бесполезно, ничего уже оттуда не выколупнешь. Или только лишь самые мелкие детали. Например, у нас в Протвино показывали в клубе недавно «Кавказскую пленницу»…
— Поздравляю.
— Все знают текст и видеоряд наизусть, но я смог, смо–ог. Вот скажи мне Руля, какие буквы стоят на номере машины, на которой промышляют эти трое, Бывалый, Вицин и Никулин?
— Что? — Рауль прошелся по комнате.
Кудрявый самодовольно улыбнулся, что в призрачном пыльном свете местного электричества смотрелось отвратительно — какой–то веселящийся мертвец.
— Когда Никулин наклоняется, чтобы перерезать веревку, брошенную из бочки с Шуриком, мы видим, и только на десятом просмотре, поскольку можем отвлечься от основного действия, что там написано ЮАР. Микроскопическая но идеологическая диверсия.
— Да-а? — Рауль налил себе вина из бутылки, которую достал из пузатого, старинного холодильника, — хочешь?
Кудрявый отмахнулся.
— Это Плоскина, — пояснил Рауль для Лары, но она ничего не поняла.
— Мой одноклассник и контрабандист.
Кудрявый опять отмахнулся.
— А теперь представь, что мы можем все поменять.
— Что?
— Все, Руля, все. Не пялиться в сотый раз на любимый экран, а взять бразды, и вперед. Есть такие технологии, есть. Не у нас конечно. Единственное, что у нас получается, ракеты и балеты, а тут кибернетические миры. Нам под силу взять, например, товарища Саахова и женить на комсомолке, спортсменке, красотке. Вместо суда в конце — ЗАГС, понимаешь?
— Красавице. — Сказала Лариса.
— Да, да, а красноармеец Сухов увлекается гаремом Абдуллы всерьез. Поселяется в доме Верещагина, его жены собирают добро с баркаса выброшенное на берег штормом, а? Живут в свое удовольствие. А жену Верещагина и Жену Сухова в дом престарелых.
— Чушь, какая–то, — зевнул Рауль, кино уже снято, как его можно переделать?
Плоскина азартно захохотал.
— Отсталый ты человек, Руля. Кибернетика, ЭВМ, компьютер, как они говорят.
— Компьютер? — переспросила Лариса, — какое–то наглое слово.
— Английский язык вообще наглый, язык победителей. А дело в том, что все изображение разлагается на мельчайшие цифры, и потом их можно складывать как тебе угодно.
— Это мы народ победитель. — Сказала Лариса, глядя на кудряша очень строго.
— Да, да. Это возникающий бизнес, вот что главное понять. Можно будет вмешаться в любую картину. Можно, чтобы в «Бриллиантовой руке» Никулин успел переспать с Еленой Сергеевной до того, как ввалится Мордюкова с несчастной Гребешковой, а? Чтобы Штирлиц не пялился на свою жену через весь кабак. Там целых десять минут впустую, и без увеличения метража можно дать им пообщаться в отдельном кабинете, а? Насколько лучше бы штандартенфюрер шпионил бы после оргазма!
Глаза Плоскины сверкали. Руля скучающе зевал.
— А можно, чтобы Чапаев не утонул, выплыл? — Спросила Лариса.
Плоскина просто махнул рукой в знак согласия, мол, можно.
— А в чем бизнес? — Спросил Рауль.
— Вот, я знал, что среагируешь, Руля.
— Ну, так в чем?
— А сценарии?! Сейчас эта электроника страшно дорогая, и по карману только здоровенным киностудиям, а там еще не просекли всех возможностей. Надо все запатентовать, составить банк сценарных предложений, и лет через пять озолотимся.
— А зачем Голливуду «Бриллиантовая рука»?
— А мы будем корежить «Встречу на Эльбе», например.
— То есть, встреча не состоится?
— Критиковать всегда легче.
— Наши пойдут до французского Бреста, а американцы до белорусского?
Плоскина скорчил брезгливую рожу.
— Темный ты человек, Руля.
Рауль зевнул и допил вино прямо из горлышка.
— Торгуй лучше тем, чем торгуешь, сценарист. Пойдем.
Они поднялись на второй этаж и долго рылись в собранных там церковных древностях. Лариса сначала напряглась, вдруг они там рассмотрят что–нибудь такое! Какое?! Даже если бы они застали там пузатых, спящих навзничь крестоносцев, что бы это доказывало? В общем, Лариса не желала разоблачения, но, вместе с тем, не испытывала ни малейшего чувства вины, или хотя бы морального неудобства. Когда все ЭТО случилось, она считала себя брошенной. И потом, ЭТО виделось ей чем–то настолько несущественным, что легко выносилось за скобки ситуации не изменяя формулы отношений.
— Лара!
Лариса даже не подумала откликаться на этот крик. Да, она ни до какой степени не чувствовала себя виноватой. Скорее, наоборот, оскорбленной. И считала, что Руля не должен был бы ей хамить своими грязными намеками.
Он появился на верхней ступеньке лестницы. Хотел опять что–то крикнуть, но не стал. Спустился медленно вниз, подошел вплотную, спросил негромко, почти шепотом.
— Так Конь приезжал или нет?
— Какой еще конь?!
— Здешний.
— Послушай, а ты не хочешь извиниться?
— Извини, — криво усмехнулся.
Поцеловал холодные, восковые губы.
— Ты притащил меня в эту грязную…. и я еще виновата?!
— Ты же знаешь, ТАМ оставаться было нельзя. Я не мог терпеть, чтобы тебя оскорбляли.
— Я бы потерпела.
— Ради чего?
— Тебе не понять, Руля.
— Я не могу допустить, чтобы моей женщине хамили.
Лариса выдержала короткую паузу.
— И тогда ты решил мне хамить сам!
— Извини, действительно, скотина. Просто замотался. Все неясно. И с Конем не договорился.
— Никакого Коня здесь не было.
— Да я понял.
— То есть, мы здесь на птичьих правах?
Руля вздохнул.
— Нам необходимо здесь задержаться. На некоторое время.
24
Стали жить.
Чтобы сделать существование в помещении просто переносимым, Лариса взялась за тряпку и веник. Начала же с постели. Пропылесосила диван, отыскавшейся в скрипучем шкафу «Ракетой», которая, кстати, и рычала как ракета при работе. Извлекла из чемодана комплект маминого дареного белья. Затем продолжила расширять территорию вокруг очага образцового домоводства на все домовладение. Окна и полы, порядок на подоконниках, и на лестнице на второй этаж, которая ожила и задышала чистым деревом. И опять–таки санузел. Прежде чем его прибрать, пришлось его чинить, как и на прошлом месте. Жэковский сантехник скептически хекал, что–то перевязывая старым капроновым чулком в бачке.
И, наконец, батарея бутылок. Лариса ополоснула каждую, и не просто ополоснула — добилась единообразного сверкания всех. И в тот редкий час, когда солнце, прострелив между углом жилого дома и липовой кроной, на три–четыре минуты проникало через освеженное окно внутрь мастерской, что–то даже праздничное появлялось в облике стеклянной колонны на полу.
Она умудрялась отсиживать свое и на семинарах, и на лекциях, и после семинаров и лекций успевала залететь в магазин в соседнем доме, так что замотанный Руля всегда бывал накормлен и вкусно, так что его к исходу дня обязательно тянуло на постельные подвиги. Он стал даже еще более жаден, чем прежде. В том, как он насыщался своей возлюбленной, появился даже оттенок какого–то невнятного трагизма. Видимо, из–за контраста между силой желания и убожеством обстановки.
От разговоров «о будущем», Руля уходил, и его вроде бы можно было понять — «замот, полный замот!» И он и Плоскина, и другие фарцовщики ждали Коня, который по всем расчетам уже должен был вернуться из экспедиции. «А что, — хихикал Руля, нам и здесь неплохо. Никто хотя бы глаз не колет», — когда Ларисины вопросы становились особенно настойчивы.
Когда не было Рули почему–то всегда появлялся Маркс, то есть Пит. С разными друзьями. Причем, он все время спрашивал Рыбу. Вел он себя, несмотря на любое количество выпитого, теперь очень даже цивилизованно, ни малейших поползновений в сторону юбки хозяйки. Они как–то легко и просто сделались друзья и собеседники. Пит был в отличие от Рули реально информированным человеком, в МГИМо он изучал «атомное право», неизбежно должен был стать большим экспертом в области охраны интересов СССР, но по ночам жадно слушал враждебные голоса, «Свободу», «Голос Америки». «Чтобы быть в курсе дела». Он часто соглашался с ними, но при этом неизбежно оставался при мнении, что они там все равно все «враги и гады».
