к тятьке, — сказал Алешка.
Часовой будто шутя ощупал Алешкины карманы, потом открыл дверь в сенки.
— Смотри тут не споткнись, — предупредил он.
В сенках было темно. Алешка ощупью нашел ручку двери, отторкнул. Комната была большая, в пять окон. В переднем углу за большим обеденным столом сидело четыре партизана.
Отца среди них не было.
— Здравствуйте, — поклонился Алешка партизанам. Трое партизан были в военном обмундировании, четвертый — в пиджаке из деревенского сукна.
— Вот и беда с хлебом, — говорил этот, в деревенском пиджаке, — надо штабу решить вопрос.
— Ты чего пришел, молодец? — спросил Алешку один партизан. Был он коренаст, широк в плечах. С одного боку у него висел револьвер, с другого — полевая сумка. По всему видать — главный штабист.
Ближе к столу подался Алешка и смело сказал:
— Отесова мне надо. Главнокомандующий который.
Партизаны улыбнулись. Коренастый приподнялся, облокотился на стол.
— Я Отесов, — сказал он. — Ты что, с пакетом откуда?
Как ни старался Алешка, не смог удержаться — заплакал.
Отесов выбрался из-за стола.
— Ты чего же это, парень? Экий молодец, а нюня.
— Обидел тебя кто? — полез и другой партизан.
— Тя-ать-ку, значит, ра-ас-стреляли, — проговорил Алешка сквозь слезы.
Опешил главнокомандующий, не зная, что и сказать парню. Опешили и остальные штабисты. Беспомощно крутились они около Алешки.
— Белогвардейцы, что ль, расстреляли? — спрашивал Отесов.
— Белогвардейцы, — проговорил Алешка.
Поняли штабисты: у парня расстреляли каратели отца, прибыл он жаловаться.
— Анна! — крикнул Отесов. — Покорми-ка гостя.
Из соседней комнаты вышла женщина. Взяла она Алешку в обним и повела с собой в горницу.
— Дальний ли ты? — спрашивала на ходу. — С кем приехал-то?
Алешка только плакал в ответ.
Женщина торопливо принесла молока, хлеба и поставила на стол.
— Проголодался небось, — говорила она ласково. — Ну, поешь давай.
Вскоре в комнату вошел и сам Отесов. Как виноватый в чем-то, неуклюже примостился он сбоку Алешки, Заговорил тихо:
— Убили, значит, папашу?
— Расстреляли, — сказал Алешка.
Отесов вздохнул.
— А моего старика повесили, — сказал он, — на колодезном журавле повесили… Тебя как звать-то?
— Алексеем, — ответил Алешка.
Стал говорить Отесов тише:
— Тут, Алексей, плакать не приходится. Обскажи, как дело-то было.
— Тятька-то при Советской власти главным был в Туминске, — говорил Алешка, — после переворота сбежал будто, а его заарестовали и пристрелили. В газетах так и писали: расстреляли при попытке к бегству. А вот Антропов сказывал: тятька на самом деле сбежал…
— Постой, постой, — перебил Отесов, — а как вас по фамилии?
— По-настоящему-то наша фамилия — Бударин… А Антропов говорит: тятька переменил теперь фамилию на чужую.
— Обожди-ка малость, — сказал вдруг Отесов, — я сейчас вернусь. — Он торопливо вышел в другую комнату, плотно прикрыл за собой дверь. И что-то партизанам такое сказал, что все там всполошились.
— Тихо! — остановил шум Отесов и опять начал говорить вполголоса.
Перетрусил Алешка: не принял ли его Отесов за шпиона какого?
Тут опять в полный голос заговорил Отесов.
— Ты только живее! — приказал он кому-то из штабистов и вернулся к Алешке.
За ним в комнату вошли и другие партизаны-штабисты.
— Так что же слышал ты про папашу? — допрашивал Отесов.
— Ну, будто, значит, тятька переменил фамилию, будто жив он…
— А кто вам сказал, что его расстреляли? — спросил бородатый партизан.
— Да об этом вся губерния знает… — сказал Алешка. — Во всех газетах писали…
Слушали партизаны как-то без горести, точно Алешка побасенки говорил. Потом разом закидали его вопросами:
— А как же ты сюда приехал?
— Неужто пешком?
— Кто же тебе сказал, что отец здесь?
— Вот вы непонятливые какие, — ответил Алешка. — Антропов, значит, узнал, что тятька жив и орудует с отрядом в тайге. Вот я и подумал, что Отесов-то и есть тятька.
Долго выпытывали, расспрашивали партизаны Алешку. Рассказал он и про ардашевцев, и про жребии, и про заложников.
— С ними я и приехал, стало быть.
Вдруг за дверью послышались шаги. Партизаны насторожились.
Дверь распахнулась, и в комнату вошли разом двое.
— Тятька-а! — вскрикнул Алешка и не помня себя кинулся к отцу.
Партизаны дружно забили в ладоши:
— Со свиданьицем! Отца и сына! Ура!
Отесов и штабисты схватили Алешку, стали качать.
— Раз, выше!
— Два, еще выше!
В третий раз Алешка взлетел так, что уперся о потолок руками и ногами.
— Ну, довольно, — сказал Михаил Бударин. — Закачаете еще парня.
— Аж дух захватило, — сказал Алешка.
Глава XX
Ардашевские заложники заехали в Мало-Песчанке к приятелю Морозова, к мельнику Перову. Сам хозяин как раз был дома. Вышел он за ворота встречать дальних гостей.
— Какими судьбами, Иван Николаевич? — кланялся почтительно Морозову.
Морозов соскочил с ходка, вытянув вперед руку, подошел к хозяину. И вместо «Здорово, как поживаем?» буркнул:
— С земляками не подвешивай ботала к языку.
Перов догадливо подмигнул: дескать, понимаю.
Стол приказал он накрыть хозяйке по-праздничному для дальних гостей. Только самогону не выставил.
— Насчет этого строго у нас, — пояснил он.
Для виду заложники отнекались. А Маврин Трофим будто шутя сказал:
— Провиантом мы, хозяин, сами запаслись. Ты нам вот насчет программы вашей потолкуй.
Хозяин взглянул на Морозова, сразу переменился обхождением. Лицо как-то скривил в недовольстве. Но сказал как бы шутейно:
— Насчет программы вы уж, пожалуйста, у начальства. В штабе там. Не знаю, по какой программе они мельницу у меня под контроль отобрали…
Иван Николаевич уже прошел к столу. Уселся под самую божничку и, точно хозяин второй, командовал:
— Ну, земляки, садитесь… Мало ли мы их, таежных, кормили.
— Пожалте, пожалте, — приглашал Перов ардашевцев к столу, — чем богат, тем и рад…
На харч больше всех позарился Карпей Иванович. Ближе к мясному подсел он и здорово подналег на баранину. Кушал он, славил хозяина, но не забывал и земляка Морозова.
— Не имей, как говорится, сто рублей, а имей сто друзей, — говорил он, давая понять, кому обязаны заложники таким гостеприимством.
— Вы уж извините, — кланялся хозяин гостям, — хлебец-то у нас черный…
— Харчи что надо, — похвалил Карпей.
— Да уж чего там, про харчи ноне молчи, — принижал хозяин угощение для прилику.
К концу ужина гости развязали языки.
— Ты, хозяин, обтолкуй нам, — начал Маврин Трофим, — какие у вас порядки тут… Какому богу молитеся?
— Бог один — вера разная, — увиливал хозяин от прямых спросов.
— Мы насчет того интересуемся, — сказал Иван Бастрыков, — слава-то она идет про Отесова… Кто он сам-то?
— Не генерал, поди? — уставился на хозяина и Петряков.
Перов привстал чуть с места, окликнул хозяйку:
— Давай чаю-то. Коли самогону нет, так хоть чайком угощай.
Хозяйка застучала чашками и блюдцами. Хозяин в упор поглядывал на Морозова.
— Чего ж ты не ответишь землякам? — с хитрецой сказал Морозов. — Из мужиков, что ль, главный-то ваш?
