Тайно, следуя совету своего Демона, устраивал кровавые жертвоприношения Ваалу, Астарте и греческой Афродите. Нет, не пытайся отрицать, потому что я знаю все. Наконец, в довершение своих преступлений ты отдал меня, верховную жрицу Исиды, человеку низкому, у которого руки были по локоть в крови, Теннесу, принесшему собственного сына в жертву идолам. Тебе известно, что случилось с Теннесом, который силой увез меня. А теперь скажи, что произойдет с тем, кто продал меня, о Нектанеб, уже более не фараон?
Договорив, я подумала, что теперь он наверняка убьет меня, однако мне было все равно. Потому что сердце мое страдало и болело по многим, очень многим причинам. Но Нектанеб, как побитая шавка, лишь съежился у моих ног, умоляя простить его, умоляя перестать хлестать его словами и дать ему совет. Я слушала, и жалость все больше овладевала мной: в глубине души я всегда была женщиной сострадательной, хотя и поборницей справедливости и ненавистницей предателей.
— Слушай, — наконец произнесла я. — Если Ох найдет тебя здесь, о падший фараон, то сначала потешится над тобой вволю, после чего замучает до смерти. Я слышала, что он собирается с тобой сделать. Персидский царь устроит над тобой судилище, положит связанным на пол и поставит свои сандалии прямо тебе на лицо. Затем велит принести в жертву огню, которому сам поклоняется, одну за другой статуи египетских богов, предварительно плюнув на каждую. И наконец, прикажет привести священного быка Аписа, чтобы тот забодал тебя до смерти, или же велит привязать тебя к алтарю в храме Птаха и там предать медленной и мучительной смерти.
Услышав эти слова, Нектанеб так разрыдался, что я подумала, что он вот-вот лишится чувств. И тогда я сказала ему:
— Я укажу тебе путь, с помощью которого, хотя и разбитый и опозоренный, сможешь ты вновь обрести славу, о которой будут рассказывать из поколения в поколение. Пока еще есть время, созови людей. Отправляйся в храм Амона-Ра, небесного повелителя Египта. Встань перед его гробницей и покайся в своих грехах — да так, чтобы слышали все. Затем там же, у всех на глазах, убей себя, сперва помолившись Амону и всем богам, дабы приняли они твою жизнь в жертву и спасли Египет и его народ, на чью голову ты, ненавидевший богов, навлек все эти беды. Тем самым ты заставишь персов и весь мир изумиться, и повсюду люди станут говорить: мол, будучи проклятым и ненавидимым, Нектанеб все равно велик; тем самым, возможно, ты отвратишь гнев Небес от вероотступников-египтян.
Искорка гордости сверкнула в его глазах, потускневших от слез. Нектанеб с усилием поднял голову, словно та по-прежнему ощущала тяжесть символов великой власти — серег, золотого урея и двойной короны. Ненадолго он вновь стал таким, как в былые времена, когда после первой победы над персами проводил в Саисе смотр своей славной армии и упивался фимиамом приветственных криков; да, в эти мгновения Нектанеб выглядел, наверное, так же, как некогда великий Тутмос и гордый Рамзес — фараон, царь всего подвластного ему мира.
— Да, будет правильно умереть так, — пробормотал он. — Очень, очень правильно. И тогда, быть может, боги, которых я предал, простят меня, те древние боги, перед которыми тридцать династий упомянутых в летописях царей преклоняли колено, и те, что существовали еще до них несчетные поколения. Да, тогда, быть может, великие предки-фараоны не повернутся ко мне спиной и не плюнут в меня, когда я присоединюсь к ним за столом Осириса. Но, Пророчица... — Тут Нектанеб вновь понурил голову, и выпуклые, как у краба, глаза его завращались, а голос упал до шепота. — Пророчица, я... У меня не хватит духу.
— Почему же, Нектанеб?
— Да потому, что... О, потому что много лет назад я вступил в сговор с некой Силой из подземного мира, Демоном, если позволишь, ну, или неким злым духом, который приходит незнамо откуда и живет незнамо где. Видишь ли, он стал постоянно являться мне. Демон сей пообещал мне славу и успех, если я принесу ему в жертву... нет, я не скажу, чем именно пожертвовал, но прежде у меня был сын, да, как и у Теннеса, у меня был сын...
Тут я, Айша, содрогнулась, затем жестом велела ему продолжать.
— По условиям той сделки я, дабы радовать свой народ, мог строить храмы богам, но оговоренными способами я должен был также и осквернять их там, прямо в этих святилищах. И я... Да, я осквернял богов, и всякий раз, когда жрец согласно обряду одевал меня в облачения тех богов, мыслями и словом я поносил их. Но одну богиню наш уговор не затрагивал: мой Демон предупредил меня, что она слишком сильна для него и оскорблять ее ни в коем случае нельзя. — Тут Нектанеб умолк.
— Уж не Исиду ли он имел в виду? — спросила я.
— Да, Пророчица, имя ее Исида, поэтому я никогда не осквернял святыни этой богини и лишь ей одной возносил в своем сердце молитву. Итак, пока все шло хорошо и я собирал мощные армии и копил огромные богатства. Я тысячами нанимал греков сражаться за меня, я заключал союзы со многими царями и был уверен, что вновь разобью персов и сделаюсь владыкой мира. Затем настал недобрый час того проклятого пира, на который тебя, Уста Исиды, позвали пророчествовать, и ты в каком-то необъяснимом порыве вдруг обнажила свою красоту перед царем Сидонским, а я, позабыв, кому ты служишь, отдал тебя Теннесу и тем самым вызвал гнев самой Исиды.
— Разве я не предупреждала об этом тебя, Нектанеб? И разве не говорил тебе то же самое святой Нут?
— Да, меня предупреждали, но в трудную минуту я решил рискнуть или, может... просто забыл. И вот с того самого момента все стало рушиться, словно за мной принялся день и ночь охотиться титан, которого никому не одолеть.
— Да, Нектанеб, и имя тому титану — Исида.
— Я совершал ошибку за ошибкой, — продолжил фараон. — Я доверился Теннесу, а он предал меня. Демон посоветовал мне отстранить от командования греческих военачальников и лично возглавить армии, и сначала пришла победа, но затем последовало поражение. Возможно, удача вернулась бы ко мне, но тут неожиданно мне изменило мужество. Словно стоял себе храм, стоял, и вдруг стены его подмыли подземные воды. И храм рухнул: в одно мгновение его гордые пилоны, его стройные высокие колонны, его величественные мощные
