Очевидно, что во всех этих случаях говорится о пиршестве (шабаше, буйной тризне, буйном пире, празднике пыли и пепла) власть имущих, которые сравниваются с нечистью. Поэтому строки «Кто славно жил в морозы, / Тот ждет и точит зуб» имеют столь явную аналогию с написанной в том же году песней «Проложите, проложите..»: «Но не забудьте — затупите /Ваши острые клыки» («острые клыки» являются атрибутом вампиров, то есть той же нечисти).
Борьба весны с морозом напоминает также поединок лирического героя со своим противником в дилогии «Честь шахматной короны» (1972): «Я всем этим только раззадорен — / Ох, как зачесались кулаки! <.. > Прячу нехорошую ухмылку» (АР-9169, 171) = «Голодная до драки. / Оскалилась весна»; «А играй по краю — напрямик!» = «И стрелы на карты ясны и прямы» (АР-2-100); «Мой соперник с дьяволом на ты!» /3; 384/ = «Играет с вьюгой свадьбу — / Не свадьбу, а шабаш»; «А он мою защиту разрушает» = «А в зимнем тылу говорят об успехах»; «Черные наглеют, наседают» (АР-13-75) = «И наглые сводки приходят из тьмы»[1504]: «Он мне фланги вытоптал слонами» (АР-13-75) = «И вдруг ударил с фланга / Мороз исподтишка»; «Вилка конем, я теряю ладью» (АР-1.3-75) = «И воины в легких небесных доспехах / С потерями вышли назад из котла» (такая же ситуация была в «Черных бушлатах»: «Уходит обратно на нас поредевшая рота»). Но, несмотря на это, лирический герой уверен в конечной победе: «И он от пораженья не уйдет!» = «Я с верой в победу, я с жаждой успеха» (АР-2-104).
При этом «Фишер» и «мороз» ассоциируются с черными фигурами, дьяволом, шабашем и тьмой, а лирический герой и лирическое мы — с силами добра: «Создаю к победе предпосылку, / Занимаю белые поля» (АР-9-169) = «Но воины в легких небесных доспехах / Врубаются клиньями в царство зимы».
Примерно в это же время была написана песня «Оплавляются свечи…», в которой вновь получил развитие целый ряда мотивов из стихотворения «Проделав брешь в затишье…».
Если весна проделала брешь, то и дождь в черновиках песни будет преследовать ту же цель: «И полям на потребу / Будет солнце топить — / Пар поднимется к небу, / Чтобы силы копить, / Чтобы в тучи собраться, / Чтобы землю накрыть, / Чтобы враз расквитаться, / Отомстить и пробить…» /3; 419/.
Вообще слово «пар» в стихах Высоцкого употребляется, как правило, в положительном контексте — например, в «Балладе о бане» (1971): «Пар с грехами расправится сам» (черновик: «Бог с грехами расправится сам» /3; 355/). А в стихотворении «Снег скрипел подо мной…» (1977) пар приравнивается к облакам и к душе: «Я дышал синевой, белый пар выдыхал, — / Он летел, становясь облаками. <…> Пар валит изо рта — эк душа моя рвется наружу!»[1505].
Таким образом, смысловое тождество пар = облака = Бог = душа говорит о том, что пар символизирует силы добра, которые в черновиках песни «Оплавляются свечи…» стремятся победить людское равнодушие: «И грозный ливень просто стал водою / Из-за тупого равнодушья крыш. / Стихия обернулась ерундою, / И буря стала сыростию лишь» (АР-11-25). Другой рукописный вариант: «Из-за глухого неприятья крыш». В том же году этот мотив получил развитие в «Песне автомобилиста»: «Но кончилось глухое неприятье, / И началась открытая вражда» (в первом случае «буря стала сыростию лишь», а во втором лирический герой превратился в прах: «Восстану я из праха, вновь обыден, / И улыбнусь, выплевывая пыль…»).
Однако дождь все же пытается пробить «тупое равнодушье»: «Пар поднимется к небу, / Чтобы силы копить, / Чтобы в тучи собраться, / Чтобы землю накрыть, / Чтоб еще попытаться / Эти крыши пробить» (АР-12-28). То же самое Высоцкий скажет и прямым текстом: «Но когда своим хрипом я толпы пройму — / Ты держись и не плачь» («Что быть может яснее, загадочней…», 1977).
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Если «могучие ливни / Оказались водой» /3; 418/, а «пар поднимется к небу, / Чтобы силы копить» /3; 419/, то и лирический герой предстает в таком же облике: «Один ору — еще так много сил» («Напрасно я лицо свое разбил…», 1976), «И рычал, что есть сил, — только зубы не те» («Палач»; наброски 1975 года /5; 474/).
О воде, в которую превратился ливень, сказано: «…Что лишь часть не прольется / В лед замерзнет с тоски» /3; 419/, - как и alter ego автора в стихотворении «Снег скрипел подо мной…» (1977): «И звенела тоска, что в безрадостной песне поется, / Как ямщик замерзал в той глухой незнакомой степи».
Поэт предсказывает: «Н<у>, а лед разобьется / О тупые быки» (АР-12-26). Очевидно, что здесь встречается хорошо знакомый нам мотив «борьбы с ватной стеной», как и в другом варианте: «Раскололись на бивни, / Соревнуясь с стеной. / И гигантские ливни / Обернулись <водой>» (АР-10-172). Поэтому несколько лет спустя сам поэт тоже разобьется о «тупую» стену: «Когда я об стену разбил лицо и члены…» («Палач», 1977), «Напрасно я лицо свое разбил…» (1976).
Если «дождь вонзил свои бивни / В плоскость крыш, как дурной», то и лирический герой в «Палаче» будет, «как дурной», биться лбом о стену.
И, наконец, если «стихия обернулась ерундою, / И буря стала сыростию лишь», то и лирический герой точно так же впустую растратит свои силы: «Когда я об стену разбил лицо и члены / И всё, что только было можно, произнес…».
Помимо тождества «дождь = лирический герой (лирическое мы)», необходимо коснуться и другого тождества: «крыши = толпа»: «И грозный ливень просто стал водою / Из-за тупого равнодушья крыш» (АР-12-24) = «Кругом молчат, и всё, и взятки гладки» («Напрасно я лицо свое разбил…», 1976). Это же «тупое равнодушье» лирический герой обнаруживает в «Масках» (1970): «Что, если маски сброшены, а там — / Их равнодушно-серенькие лицаИ» /2; 547/, - и в песне «Так оно и есть…» (1964): «Бродят толпы людей, на людей не похожих, — / Равнодушных, слепых».
Однако наряду с тупым равнодушьем крыш в том же 1972 году встретится и прямо противоположный образ: «Проделав брешь в затишье, / Весна идет в штыки, / И высунули крыши /Из снега языки.[1506] / Голодная до драки, / Оскалилась весна. / Как с языка собаки, / Стекает с крыш слюна». Как видим, здесь крыши символизируют уже не равнодушное большинство, а активных борцов за свободу. И далее упоминаются уже знакомые нам «весенние армии» и «воины в легких небесных доспехах», которые сразу же находят аналогию в черновиках песни «Оплавляются свечи…»: «Построясь в облаках в отряды-струи…» (АР-12-24). И эти «отряды-струи» должны преодолеть людскую косность: «В этом смысле он нужен, / Этот круговорот, / Если тупость сломает / Или плоскость пробьет» (АР-12-28).
К стремлению пробить «брешь в затишье» («нарушить тишину») и пробиться через людское равнодушие и «тупость» примыкает стремление преодолеть мрак, который царит в стране, и преграды, воздвигнутые властью: «Лучи световые пробились сквозь мрак» («О знаках Зодиака», 1974), «Я пробьюсь сквозь воздушную ватную тьму» («Затяжной прыжок», 1972), «Еще бы, взять такой разгон, / Набраться сил, пробить заслон / И голову сломать у цели!» («Штормит весь вечер, и пока…», 1973).
А борьба за приближение весны: «Весна неизбежна — ну, как обновленье, / И необходима — как просто весна», — сродни борьбе за восход в «Черных бушлатах»: «Восхода не видел, но понял: вот-вот — и взойдет», — и за нормальное движение Солнца в песне «Мы вращаем Землю». Все эти тексты датируются 1972 годом, так же как «Чужая колея», где лирический герой вновь радуется наступлению весны: «Гляжу — размыли край ручьи / Весенние. / Там выезд есть из колеи — / Спасение!»; и стихотворение «В лабиринте», где он вырывается из душного и мрачного лабиринта: «Прямо иди, там впереди — / воздух и свет» (АР-2-31). Тогда же пишутся частушки «Кузькин Федя — мой живой…»: «Сквозь пургу маячит свет» (АР-4-196). Во всех этих случаях в аллегорической форме говорится о необходимости перемен в советском обществе.
