— такое же вселенское зло, каким она считала Юру.
— А если она не будет слушать? — неуверенно, точно Маша, произнёс Дима.
— Разберёшься. Это же твоя мать, кому как не тебе уметь пудрить ей мозги. Толя для неё — исчадие ада. Придумай что-нибудь, чтобы выглядело, будто он на тебя хорошо влияет.
— Ладно, — протянул Дима и собрался уходить, но Володя его остановил:
— Подожди. Что у тебя за шрамы на руке? Покажи мне.
Дима замер, затем медленно, как механическая кукла, повернулся к Володе и с подозрением уставился на него.
— Вы-то откуда знаете?
— Твоя мама рассказала. Так откуда шрамы?
— Не ваше дело, вы вообще тут ник… — начал было Дима, но Володя не дал договорить. Он рявкнул так, что стрельнуло в висках:
— Откуда шрамы, я спрашиваю?! Покажи немедленно, иначе я сорву эти твои… как их… — громко начал и вяло закончил Володя — мозг отказывался работать.
— Да старые они, — ответил Дима, с досадой на лице стягивая напульсник. — В тринадцать лет страдал фигнёй. Влюб… неважно. Короче, давно это было. Сейчас даже стыдно — прятать приходится.
Володя посмотрел на его запястье, но ничего не увидел. Пришлось приглядеться, чтобы заметить очень тоненькие, очень маленькие полоски поперёк левого запястья, действительно старые. Он аж выдохнул — переживать и правда не стоило, но всё равно нашёл, что сказать Диме:
— Если такое желание повторится, позвони по телефону доверия. Скажи, что в девочку влюбился, они поверят и помогут. Но себе не вреди. Второй жизни у тебя не будет…
— Да знаю я, — Дима потупил взгляд.
— Ладно, — мягко произнёс Володя. — Теперь ступай. Понял, что сказать матери?
— Да понял-понял, — буркнул Дима.
Когда он удалился, Володя сел на диван и закрыл глаза. В висках пульсировала боль, в глаза будто насыпали песка. Надо было хоть чуть-чуть подремать перед работой. Он попытался расслабиться, всмотрелся в темноту под веками, и вскоре негромкие голоса на кухне стали отдаляться от него, а тело оцепенело.
Володя дремал, но дрёма больше походила на бред. Искажённые головной болью картинки мелькали перед внутренним взором. То звучали голоса, все как один похожие на его внутренний голос, то они перебивались неразборчивым гулом и дребезжанием, похожим на шум в электрощитке. Кожу покалывало, как от укусов комаров. Ему казалось, что он чувствует даже запахи: запах сирени, запах яблок. Будто ощущает прикосновение холодных губ к своим. И счастье.
Володя почувствовал, что в реальности его губы расплылись в улыбке. Сон начал таять. Снова послышались негромкие голоса на кухне, а восходящее солнце, стальное из-за серых туч, царапнуло глаза.
Нужно было идти в офис, поспать. Но сладкое оцепенение не спало, Володе было так уютно просто сидеть на диване. Зачем ему куда-то идти? До работы ещё много времени, что плохого в том, чтобы подождать Машу и проводить её до дома? Что плохого в том, чтобы ещё подремать? Что плохого в запахе яблок, кустах сирени и Юриных губах? Какой вред они могут ему нанести сейчас? Это двадцать лет назад из-за них он мог сломать себе жизнь, а до того как совершил первые ошибки, было счастье — молниеносное, всепоглощающее, огромное, как небо.
* * *
Юра поцеловал его — так, как мог поцеловать только Конев: внезапно, нелепо, поддавшись непонятному порыву. В то самое прекрасное мгновение мир Володи перевернулся с ног на голову. А когда это мгновение закончилось, на смену счастью тут же пришёл страх. И плохо, что первым был страх за себя. Паника обуяла Володю — неужели Юра прознал о нём и теперь издевался? Шутил? Хотел отомстить за что-то? За то, что танцевал с Машей? За то, что отдал ей «Колыбельную»? Володю придавило отчаянием словно тяжеленной каменной плитой, он не представлял, как будет дальше жить, ведь если Юра узнал, то и другие узнают!
Володя оттолкнул его сразу после поцелуя, ничего не спросив и ничего не объяснив. Он ответил ему злостью, не спал всю ночь, прокручивая в голове страшные мысли, и, только когда утром увидел бледного, такого же невыспавшегося Юру, немного утихомирил свою злость и решил разобраться.
Он до последнего надеялся, что Юра зло пошутил, и Володя простил бы ему это, чтобы сохранить их дружбу. Он попросил признаться, что Юра не хотел. Но одно сказанное им слово на корню срубило теплящуюся ещё надежду. «Хотел», — ответил Юра, и его взгляд был красноречивее любых слов.
И от этой честности, от осознания, что Юра не шутил, не баловался, не мстил, а хотел, действительно хотел его поцеловать, Володю охватил уже не страх, а абсолютный ужас. Страшно стало за Юру. Володя винил себя и только себя в том, что допустил это. Он заразил Юру, не уследил за собой, не смог удержать свои чувства и свою «болезнь»!
Когда Юра пропал после их короткого разговора, Володя прошёл все девять кругов ада. Он обегал всю «Ласточку» и прилегающие территории, плавал на лодке до заводи, в которой росли лилии, был под их ивой. Юры нигде не было! Володя перебрал в голове столько вопросов, нашёл на них кучу ответов и не был уверен ни в чём. Единственное, что ему оставалось, — найти и спросить Юру.
Нашёл. В сердце закралась маленькая искорка надежды — а вдруг всё, что Володя себе напридумывал, не так и страшно? Вдруг Юра способен принять, вдруг сможет понять? Володе нужна была хоть капля веры в море беспросветного отчаяния. И Юра дал ему эту веру, Володя рассмотрел в его глазах то же чувство, и оно совсем не казалось безумным.
В пустом зале театра, сидя на скамейке перед открытым пианино, одним тихим «Да», сказанным невпопад, Юра показал, что взаимность его чувств — это не горе, а самое настоящее искреннее счастье.
Но ведь окажись на месте Юры кто-нибудь другой, Володя свихнулся бы от внутренних переживаний. Но Юра обладал какой-то особой магией. Он… брал нахрапом. В моменты, когда Володя погружался в себя и ужасался от того, что находил там, когда снова начинал бояться самого себя, Юра будто бы за шкирку его вытаскивал и каждый раз доказывал, что Земля продолжает вертеться и даже Володя может быть счастливым,
