поговорят, может, все уляжется.
…Похлопывание нежной ручки — довольно сильное — бесцеремонно привело Пельменя в чувство. Он содрогнулся, вынырнул из мутного пьяного забытья, разлепил опухшие глаза: перед ним соткалась из сновидений возлюбленная Лида, склонила к нему милое личико. Правда, смотрела с таким выражением, будто увидела таракана в супе, но истосковавшемуся, зачарованному Пельменю и этого для счастья было достаточно. Хотелось запеть, закричать, но получилось лишь просипеть с обожанием:
— Лидочка, я ведь…
Она прервала, заверив довольно бесцеремонно:
— Я понимаю, Андрюша. Не будем сейчас касаться этого глупого события.
Пельмень немедленно заверил, что готов вообще никогда в жизни не касаться ничего. Он, конечно, не вымаливал приказов, не рвался добыть звезд с небес и доставить синюю птицу, но бубнил горячо и страстно, как водопровод в ночи, выражая готовность выполнять любое пожелание, буде таковое выражено устно, письменно, даже в форме намека.
Лида прервала, предупредив:
— У меня очень мало времени. Нужна твоя помощь.
Он только лишь не заржал и не забил копытом:
— Что угодно!
— Помолчи, пожалуйста, дай досказать, — велела она.
Пельмень захлопнул рот, точно крышку чемодана.
— Возможно, что на днях надо будет срочно перекрасить кое-что.
— Что угодно! Хоть грузовик!
— Нет, это не надо. Небольшое. Скажем, колясочку. Есть чем?
— Найдем! — На Пельменя вдруг накатили умиление и восторг, он вдруг представил себя в виде гордого папаши, который идет со свертком на руках, а в нем Андреевич, ну или Андреевна — не важно кто, а рядом идет она, Лидка, алея, как маков цвет, толкает впереди себя колясочку…
Аж задохнулся. Но восторг она сама развеяла, добавив быстро, деловито:
— Только нужна яркая, быстро сохнущая и красивая краска.
— Изыщем! — пообещал он без тени колебания. — Когда нужно?
— Я заранее предупрежу, — нежно посулила она, поправляя по-матерински воротник на его несвежей рубашке. — Как я тебе скажу, так где-то через час надо быть готовым.
— Понимаю…
Некоторое время Лидия внимательно всматривалась в его лицо, пытливо, как бы оценивая. Ох и острые у нее голубые глаза, режущие, как льдинки острые. Такие, как когда по ранней весне мордой во вскрывающийся ручей сунешься, водички попить, от которой лоб ломит, а потом вся физия изрезана, как после новой бритвы.
— Хорошо. Но имей в виду, Андрей, — она подняла пальчик, — никаких вопросов! Никаких слежек. Ясно? А теперь давай раздевайся, так только цыгане дрыхнуть заваливаются.
И далее, без церемонии, как особа, для которой мальчиковый туалет никаких тайн не имеет, помогла стянуть брюки, бережно сложила, по стрелке, пристроила на стул, а вот носки и рубаху, брезгливо осмотрев и обнюхав, свернула узлом.
— Постираю.
— Спасибо, — пролепетал Пельмень, пытаясь ухватить благодарными губами прозрачные пальчики, но она отняла, предписав:
— Ложись ба-а-аиньки.
Он подчинился, бессловесный и безропотный.
Лидка заботливо подоткнула одеялко и поцеловала в лоб, даже не поморщившись от самогонного духа.
Пельмень провалился в счастливый сон.
Белой утицей выплыв из комнаты и вежливо попрощавшись с парнями, которые деликатно маячили на расстоянии от дверей комнаты, Лида величественно удалилась.
— Недолго они там, — отметил Яшка, отводя взгляд. — Чертовка. Все-таки что-то в ней есть, пусть и старая, тощая, ни рожи, ни кожи, а вот идет — глаз не отведешь.
Колька, мотнув головой, глянул на часы и пошутил:
— Ты бы пошел, глянул, цел ли.
— Что, все ли три литра крови на месте?
— От такой-то ведьмы всего можно ожидать.
— Да что ему сделается, — парировал Анчутка, но без особой уверенности.
Ему эта ударница была категорически не по душе. И дело было даже не в опасении, что приятель женится и распадется их дуэт. Яшка и сам не мог внятно пояснить причины своего отношения к девушке. Ничего плохого она ему не сделала, а на работе делает только хорошее, от нее все в восторге. Она постоянно выступала героиней многотиражки: Лидия то, Лехнович сё. То дала слово выполнить пятилетнее задание в четыре года, то перешла работать на две ровничные машины, то старательно занимается вечерами в стахановской школе высокой производительности.
Мастер цеха, хорошо знакомый Анчутке, въедливый донельзя, придирался ко всем, а вот от этой клюшки в восторге. Он на голубом глазу заявлял, что Лехнович не просто быстро работает, а понимает «душу» машины.
То, что есть ли таковая у станка, — вопрос отвлеченный, а Яшка вот, помощник хронометражиста, знает, что в первый же месяц работы на двух машинах Лехнович перевыполнила норму на 160 процентов, первая на фабрике завершила свою пятилетку. Про нее даже в центральной газете писали.
Это дела общественно-политические, а если по-житейски, то Анчутке не по душе было, что квашня тощая старше Пельменя и помыкает им, как крепостным, и что врезался в нее друг до такой степени глубоко, что, кажется, прикажи она ему сигануть со Спасской башни — и влезет, и сиганет. Главное, смотрит кротко, мило, а ведь характерец у девицы — ого-го.
Вот, к примеру, Маринка — ну до декрета, — Колбасова, которая может допечь кого угодно, и та об нее зубы обломала. Как-то попыталась общественница в своих лучших традициях, внахалку, поставить ее перед фактом: с такого-то числа идешь группоргом или выходишь в патруль в составе бригадмила. От Маринки никто никогда не мог отвязаться, а Лидка просто сказала «нет», глядя прямо и даже ласково. В общем, характер у девки ужасный.
Сожрет она Андрюху и косточки обглодает.
Глава 12
С утра Сорокин, вернувшись из главка, сначала огорошил новостью, сообщив из самых надежных источников: «Родину» сносить не собираются, о чем ранее шел слушок, а отремонтируют. И сам кинотеатр, и то, что уцелело от корпусов, будут восстанавливать, а опосля полагают отвести…
— Подо что? — переспросил Остапчук, задирая брови до козырька.
— Вот не решено окончательно. Или под детдом, или под колонию, подростковую.
Добрый Иван Саныч первым делом мысленно посочувствовал комендантше Раисе: «Пожелала подальше от исправительной системы, а вот не судьба», вслух же протянул неодобрительно:
— Вот это номе-э-эр. А вы, товарищ капитан, мастак подготавливать к важным новостям.
Николай Николаевич посоветовал:
— Ты не ехидничай. Не то я сейчас величественно развернусь — и на пенсию, а вы отдувайтесь.
Сержант тотчас подхватил:
— Стоп, стоп. Это я на пенсию — у меня выслуга.
— А у меня что? — возмутился Сорокин, покамест добродушно.
Тут уже и Акимов переполошился:
— Товарищи, товарищи, какая пенсия? А я, к примеру, с кем работать буду?
Сорокин прищурил глаз:
— Плохо слушаете, товарищ следователь. Я вам сказал с кем. То ли с сиротками, то ли вообще с малолетними урками, смотря кого в «Родину» заселят.
Лейтенанту это все
