вполне приличная, тоже куда-то собралась, да еще с коляской. Я к ней — а постойте, говорю, тетенька, куда это? А она — юлить: просто дождик накрапывает, отойти под козырек и прочее, а потом шасть в сторону… Смотри, смотри, сейчас вот этот тетку на рельсы пристроит!..
От мамы Ани все равно попало, но по-доброму.
— Что ж ты, калоша, рыбу в обычную воду положила?
— Какую рыбу? — не подумав, переспросила Светка и прямо вся обомлела.
Это что ж, и рыба нашлась? Поистине день чудес.
Мама Аня, закончив придираться, отпустила с кухни, и Светка, чуть не плача от радости, потащилась в комнату. Там названый брат Санька, пристроившись за столом, старательно, по зернышку перебирал крупу для своих любимых голубей.
— Пришлындала? — беззлобно выругавшись, спросил он. — Что ж ты, распустеха, рыбу на полпути до дому швыряешь?
Светка смотрела на эти распростертые в стороны уши, в прищуренные голубые глазища, и сердце зашлось от бескрайней любви к этому злющему, но надежному и любимому человеку. И до такой степени ее распирало, что слов не хватало.
— Санечка, миленький! Да я тебе по гроб жизни!..
— Это и без твоих соплей понятно, — огрызнулся Санька, отбиваясь от объятий, — отвянь! Исключительно из жалости! Ты тоже хороша, так когти рвала к этому хлыщу.
— Вы же помирились, — напомнила Светка.
— Да, — единожды заведясь, Приходько-старший утихомиривался долго, — как же, помню. А все равно хлыщ.
Светка, коленками взобравшись на стул, уперев локти в стол, глянула на брата с невыразимой любовью:
— Не ругайся. Он, может, от смерти меня спас!
Санька прыснул:
— Побалуй, побалуй баечкой.
— А вот слушай, — и сестрица, безбожно приукрашивая, пересказала происшествия минувшего дня.
На удивление, братец не особо посмеялся, напротив, от души отвесил сестре обидного, пусть и символического леща.
— Ты, дурища! Не берись за ребятишками присматривать, если не можешь. Только представь себе, что было бы, если бы баба эта злодейкой оказалась?
— Да брось ты.
— А это ж проще всего — отмахнуться, — свирепо сказал Санька.
Светка открыла было рот, чтобы огрызнуться, и осеклась, потому что в самом деле, в красках представила тот ужас, который мог бы произойти, если бы вовремя не подоспел Яшка. И потом еще, уже улегшись, бедная девчонка всю подушку искусала — как она могла так сплоховать? Светка вспоминала чистенькие пеленки, кружевное одеяльце, сказочную коляску, маленькие смешные толстенькие пальчики Машки. И представить себе, что эту малютку кто-то вытряхнет из этого великолепия, лишит маминого тепла, не будет слушать истошных криков, потом, когда охрипнет, тихих всхлипов, щенячьих стонов. Несколько часов глядела бессонными глазами в пустоту и вроде бы засыпала, но вновь и вновь ее бросало в пот. Было ужасно радостно, что все обошлось, но все равно страшно, особенно когда вспоминалась история, которую поведала ей Наташка, про девочку в красном пальто и про ведьму у кинотеатра. У Колькиной сестрицы было очень богатое воображение и редкий дар рассказчицы. Ей удалось нарисовать такую картину, по сравнению с которой полиняли все эти страшные истории о том, что кто-то ловит детей, сцеживает из них кровь и делает специальные невидимые чернила, а мясо продают на рынке, что пленные немцы специально строят дома свастикой, что, если ответить на незнакомый звонок, могут убить выстрелом в ухо, и квас в цистернах покупать нельзя, потому что там опарыши, потому что однажды в такой утонула продавщица, и ее вытащить не смогли. От ощущения того, что чудом миновала и ее, и маленькую Машку страшнейшая беда, так и распирало, Светка все вертелась и вертелась, скрипя пружинами, — и затихла лишь тогда, когда мама Аня пригрозила, что поставит клизму и примотает веревками.
Глава 14
Рано утром на толкучке многолюднее, нежели на фабричной проходной. У входа попрошайничали взрослые и дети, инвалиды настоящие и мнимые распевали жалостливые песни или предлагали нагадать счастье. В стороне поигрывали в три листика, наперстки и прочие забавы, для которых не нужно было заметного инвентаря и можно было прикрыть «игорный дом», просто выкинув небольшую вещичку в кусты. За деревянным забором, лохматившимся старыми афишами, краской были наведены на разные лады посулы самых страшных кар тем, кто посмеет торговать с рук, кипела самая оживленная жизнь. Тетки разного вида разносили пироги и подозрительные петушки на палочках. Торговали — разумеется, с рук — всем, от иголок до картошки. Прямо на земле, разложив рогожки, располагалась голытьба, пытающаяся добыть на пропой души, впаривая прохожим гражданам разное барахло, наподобие замков без ключей и ключей без замков, самодельных деревянных чертей с трясущимися головами. К некоторым, впрочем, то и дело причаливали хорошо одетые люди, — и, обменявшись понимающими взглядами, они отходили в тайные места, там совершали крупные сделки, договариваясь о покупке ковров, мебели и прочего.
За прилавками тоже было пестро и разнообразно.
Тут, зная, к кому обратиться, можно было у какого-нибудь хитрована приобрести не только картошку оптом и в розницу, но и вообще все, вплоть до диковинной радиолы, перешитой одежды или обуви. Несмотря на то что формально торговать разрешалось лишь подержанным барахлом, на продажу и новых промтоваров власти смотрели сквозь пальцы.
Нравы тут царили самые свободные: в туче сухой пыли летом, сугробов зимой, грязью в любое время года, в колоссальной тесноте, шуме и толчее из рук в руки гуляли немалые суммы, вещи большой ценности, а в более лихие времена — и краденое, и оружие.
Иван Саныч с подчеркнутым почтением козырнул «хозяину» — постоянному патрульному милиционеру. Патрульному можно было не заботиться о своем инкогнито, он тут давно воспринимался как мебель, разновидность прилавка. Его знала в лицо каждая собака, при нем дела не делались, и ему как власти не доверяли до такой степени, что если ловили всем обществом карманника, расправлялись с ним запросто, за оградой, всей толпой. (Между прочим, таким нехитрым образом этот промысел был истреблен совершенно.)
А вот появление Ивана Саныча воспринималось по-иному. Нечистые на руку перекупщики или те, за которыми что-то было, — в особенности те, кто недавно принял на продажу хапаное или просто подозрительное, — немедленно испарялись от греха подальше. Визит сержанта не сулил ничего хорошего. Если он соизволил сам нагрянуть, то жди: или к тебе самому пристанет, или вцепится, как клещ, по поводу кого другого — и так пока не вытянет все соки. Если есть что выудить — выудит все, что хочет знать. И то и другое чревато плохими последствиями: и сам Остапчук в силах устроить множество неприятностей, и те, о ком он хочет что-то знать, тоже
