А потом он плохо воспринимал окружающее. Вернее, он все понимал, но так, как будто между ним и всем остальным поставили мутное стекло. Когда он открыл глаза, вокруг никого не было, подумали, наверное, что он ударился о кирпич и умер; вот от страха все и разбежались.
Кое-как Митя дошел до дома, постучал в дверь ногой. Мать вначале раскричалась, зачем он грязными сандалиями пачкает чистую дверь. Но, приглядевшись, ойкнула, схватилась за сердце, потом обняла сына и тихо и легонько довела до дивана. Так и уложила, прямо в обуви. Потом она звонила в «Скорую помощь», потом села в ногах, стала трогать лоб. А его морозило, так что челюсть тряслась. Мать все спрашивала: что же такое с ним произошло? Она целовала Митины руки, согревая их. А он смотрел на нее спокойными, равнодушными ко всему глазами. И от этого взгляда ей было вдвойне не по себе.
— Я уже решила, — сказала она. — Точно тебе говорю, честное-честное слово — с первой же отцовской получки покупаем тебе щенка.
И слезы у нее текли по щекам, и улыбалась она.
Что-то шевельнулось в Митиной душе, но так, самую малость. Будто бы щенок у него уже когда-то был…
— Какого захочешь, такого и купим. Ты рад?
Митя едва заметно пошевелил плечами и отвернулся.
БРАТЕЛЬНИК И ЗИНКА
Виктор выскочил на звонок, отдернул задвижку и обомлел: перед ним стоял брательник Георгий.
— Лю-уда-а, — завопил Виктор в комнату и бросился обнимать Георгия.
— Вот уж, — приговаривал он. — Вот уж… Ну никак… даже в смелых мечтах… Хоть бы телеграмму. Я бы, знаешь ли…
Виктор подхватил чемодан и, ширкая им о колено — тяжел, собака, — втащил в прихожую.
А навстречу шла Люда, в домашнем халате до пят и в талию, и поправляла ладонями бигуди.
— Жор, — все никак не мог прийти в себя Виктор. — Как же ты надумал? А я тебе хотел письмо писать.
— Вы сразу нашли? — спросила Люда.
— Таксист искал, так что сразу.
— Да, — согласилась Люда. — Что верно, то верно: таксисты нынче знают все.
Георгий прошелся по комнате; тяжело, словно на последнем усилии, прогнулась древесно-стружечная плита, ахнула, охнула, хрюкнула, квакнула под ногами Георгия.
— Концерт, — сказал Георгий.
— Концертино, — подхватил Виктор. — Под тобой скрипит, как под Людой. Когда-нибудь продавите.
— Скажешь еще, — не согласилась Люда.
Георгий был высок, на полголовы выше Виктора, массивен в плечах — вон как натянулась безрукавка; и мышцы, словно он регулярно занимается гантелями. Вообще-то для тридцати пяти лет — очень хорошо сохранившийся человек. А такой он сохранившийся оттого, что держит его в жестких лапах работа. Георгий — капитан спасательного судна, и служит он на Курильских островах.
— Вы надолго? — спросила Люда.
Полнокровно жить она могла только тогда, когда все знала точно.
— На денек, на два. Я — в Пицунду на полтора сезона.
— Пицунда — это престижно, — сказала Люда и задумалась. — Нам это не светит, по крайней мере, в ближайшее время.
— Ерунду говоришь, — немедленно рассердился Виктор, ибо увидел в этом ущемление своего достоинства. — В принципе, нам светит все.
— Ти-ишша-а… — утихомирил поднятой ладонью начавшиеся было страсти Георгий. — Приезжайте ко мне, всего делов-то…
— Гм, спасибо, мы давно с Витей не катались. — Людин тон был ироничен.
После ужина, когда гоняли крепкие чаи и говорили о том да о сем, Георгий неожиданно спросил:
— Слушай, а откуда у тебя рубашка такая?
Виктор наклонил голову, скосил глаза и посмотрел на нее, на свою рубашку: редкие тонкие красные полосы шли по желтому фону, полосы пересекались и образовывали решетку. А пуговицы обыкновенные, перламутровые.
— А я даже и не знаю, Люда все…
— Да! Это я ему купила, — подтвердила Люда. — В нашем газетном киоске.
— Неужели? — удивился Георгий.
— Совершенно точно. Я говорю ей: пачку сигарет, а она мне: только рубашки остались.
— Всю жизнь мечтал о такой рубашке.
— Да ладно… Чего в ней особенного? — сказал Виктор.
— Если хотите, посмотрю в магазинах, — предложила Люда.
— Не-ет, именно эта.
— Считай, что имеешь. Дарю. — И Виктор стал расстегивать пуговицы.
— Только на обмен, — решительным тоном заявил брат.
Он достал из чемодана прекрасный, совершенно новый коричневый костюм и бросил его на диван. Ткань укладывалась плавно и упруго, как змея.
— А что финский — не обращай внимания, — сказал небрежно, сказал пижоня, Георгий. — Финны тоже умеют делать, если захотят.
— Ну как живешь, брат? — спросил Георгий, когда Люда ушла спать.
— Как тебе сказать, жаловаться вроде грешно. Ты приехал, и мы тут же открыли холодильник, и он не пустой. И бутылка даже нашлась.
— Ну что ж, это в какой-то мере показатель.
— Да! Тебе спасибо, что с мебелью помог.
— Чепуха, сам знаешь, для меня ничего не стоило.
— Все-таки…
А дело было вот в чем: два года назад Виктор и Люда получили эту самую квартиру и тут же дали Георгию телеграмму, пригласили на новоселье. В письме, которое ушло следом, Виктор поинтересовался: нет ли у брата сотенки, другой на самое короткое время. Георгий немедленно прислал триста, а через месяц пришел от него контейнер с мебелью. Этот жест Георгий объяснил так: себе-де он купил новую, что эта ему порядком надоела, но не выбрасывать же ее из-за этого. А она и не была старой. Виктор и Люда тогда еще гадали: зачем Георгию понадобилось менять шило на мыло. А вообще-то… надо же… от самих Курил тащилась.
Вспомнили про сестру Валю. Живет она в Ленинграде, и они давно не виделись. Виктор сказал:
— Тут Валюха кочегарит вовсю: свитера мне вяжет, кофты всякие, зимние ботинки недавно прислала. Потешные такие — подметка полукруглая, как у кресла-качалки. Попробовал пройтись в них — как скороходы, сами несут.
— А с работой как? И с этими, твоими стишками?
Виктор попытался отмахнуться.
— Пока вроде бы нормально. Это же не производство, тут сам не знаешь, когда найдешь. Одному повезет и в девятнадцать, другому — в пятьдесят.
— Да-а… Сложно все…
Георгий был на семь лет старше Виктора, был он ему и товарищем и нянькой. Так сложилось! Дрожал над малышом, как клушка над цыпленком.
Витя подрастал, и Георгий не переставал удивляться, какие способности открывались у брата. Лет до семи или даже до восьми — так по крайней мере помнил Георгий — Витю ничего в жизни не интересовало, кроме рисования. Какое поразительное терпение: откладывал карандаши, чтобы только поесть. Конечно же, это у Георгия вызывало уважение, поскольку сам он любил улицу, ватажную мальчишескую жизнь. Прикладывая пятаки к новым синякам, он успокаивал душу тем, что а вот брательник будет художником… и наверняка шишки и синяки он получает вдвойне — и за себя и за брательника.
А в третьем классе Виктор после очередной простуды вдруг написал стихотворение: «Когда болеешь гриппом — всегда находит лень. В постели на подушке валяешься весь день. А ночью плохо спится гриппозному всегда. В постели не лежится и не идет еда».
Все, даже родители, поняли: перед Виктором открывается новый горизонт. Новое неожиданное увлечение тут же связали с будущим.
А Георгия вскоре призвали в армию; попал он на Северный флот, так на флоте и остался. Палуба, койка, полубак; до конца дней своих называть ему теперь табуретку — банкой, а обыкновенный половник — чумичкой. Семьей не обзавелся…
Виктор окончил строительный институт, но по специальности почти не работал: в управлении открылась многотиражная газета, и он ушел в нее литсотрудником. Сначала думал, ненадолго: планы у него были большие, в общем-то серьезные реальные планы. Многотиражка — плацдарм, затем — областная газета, книжка стихов и так далее, и все по восходящей.
С первого же дня Виктор окунулся в странную среду, которая, вместо того чтобы оказаться мощным магнитом и еще сильнее намагничивать, оказалась вообще антимагнитом.
По вторникам в типографии, в специально отведенной комнате, собирались выпускающие — сотрудники многотиражных газет, такие же ребята, как и он сам. Только постарше, может быть. И странно было поначалу наблюдать их всех вместе: пронырливые, тертые, зашмыганные, битые, бесшабашные, на все явления жизни имеющие собственное, единственно правильное мнение. Каждый из них дудел в свою дуду, каждый считал, что газету «тянет» только он один. И каждый о своем редакторе думал как об окостеневшей бездарности. Иногда Виктору казалось, что он находится в мире теней: любой из сотрудников — «бывший», то есть у каждого за плечами хоть одна, но серьезная взятая высота. Все они многое бы могли, но у каждого жизнь не задалась, и в самом начале. И причины у каждого были свои — или семья, или водка. В общем-то, все-таки, наверное, водка, потому что каждый из них считал, что организм нуждается в разрядке, а разряжает только алкоголь.
