за дело. Я приготовил место в кухне, снес туда автоматы и стал оттирать их от грязи.
Вернулись из штаба Пётр Иваныч, Витя и Яшка.
– С добычей вас, – поздоровался с ними дядя Вася.
– Спасибо, – устало улыбнулся Пётр Иваныч. – «Было дело под Полтавой».
Я поднял голову.
– До их боевого охранения худо-бедно, а доползли в порядке, хоть измазались как черти, – рассказывал Пётр Иваныч с усмешкой. – В окопе двое сидели. Те самые, которых мы присмотрели. Одного сразу прикончили. Другой, как увидел нас, рот раскрыл, а закрыть не может. А потом как драпанет. Витёк – наперехват ему. Автоматом оглушил. Хорошо, что тревогу поднять не успели.
Пётр Иваныч улыбнулся Вите. А тот слушал его спокойно, как будто не о нем говорили, а о ком-то другом.
Какой у пушек калибр?
Я возвращался с почты. Было весело, точно в праздник. Так удачно разведчики сходили за «языком», взяли его без единого выстрела. И день сегодня такой хороший.
И тут я увидел, как мимо высотки с ложной батареи тракторы тащат большие пушки. Нашим «сорокапяткам» и семидесятишестимиллиметровым далеко до них. У них калибр такой, что, наверное, сразу и не выговоришь. И стреляют они дальше. Зачем их сюда привезли?
Тракторы с пушками остановились у леса. Я свернул к ним. Артиллеристы лопатами начали окапывать свои пушки. Сколько на фронте всем копать приходилось! И пехотинцам, и артиллеристам, и минометчикам, и разведчикам. Если бы всю выкопанную землю сложить в одну кучу, получилась бы огромная гора, до самого неба.
Я подошел поближе к одному из артиллеристов. Он копал щель. Побелевшая от солнца пилотка с жестяной красноармейской звездой и ремень лежали рядом на земле. Это был старый, опытный фронтовик, он копал спокойно и уверенно, как дядя Вася.
Артиллерист увидел меня, выпрямился и спросил с веселым удивлением:
– Ты откуда взялся? Кто будешь такой?
– Разведчик.
– Смотри ты! Разведчик! Из какой же разведки шагаешь?
– За почтой ходил.
Я хотел обидеться на него, но передумал. Он потом к пушке и близко не подпустит. Вот знал бы он, какие знаменитые у нас разведчики, сколько они «языков» приводят, тогда бы по-другому со мной разговаривал!
– А где же твои разведчики? – спросил артиллерист.
– На передовой.
– И давно воюешь?
– Давно.
– Выходит, фронтовик?
– Ага.
«Воздух!»
Вдруг в небе со стороны немцев послышался далекий гул. Он медленно нарастал. Это гудели моторы немецких самолетов. Я давно научился их отличать по звуку от наших, еще с начала войны.
Глаза артиллериста зло заблестели. Он быстро надел ремень, пилотку.
– Эх, чёрт, не успели! Выдала «рама» проклятая!
«Рама» была немецким самолетом-разведчиком. Она высматривала, где что у нас было, и после нее всегда прилетали их бомбардировщики.
– Воздух! – закричал командир. – Забрать прицелы – и в поле! Рассредоточиться!
Мы с артиллеристом побежали вместе. Он увидел яму и бросился к ней. Я влетел в нее, ударился коленкой о землю, но сгоряча не почувствовал боли. Вслед за нами бросился молоденький боец-новобранец. Он был бледный, с испуганными глазами. Новобранец уткнулся в угол, спрятал голову, передо мной торчала его сгорбленная спина.
Самолетов налетело так много, что они заслонили солнце, все небо. Вот один из них устремился вниз, прямо на нас. Самолет летел к земле огромной злой птицей. Я не мог оторвать от него глаз. Вой и железный свист сверлили, раздирали меня всего. Вдруг самолет выровнялся, и от него оторвались бомбы. Казалось, они упадут точно в нашу яму, на меня, на артиллериста и молодого бойца. Во мне все тоскливо замерло. Артиллерист схватил меня за плечи и пригнул с такой силой, что я охнул. Он накрыл меня своим телом. Я прижался щекой к шершавой земле, стиснул зубы и зажмурился. Раздался взрыв. Яму тряхнуло. Второй взрыв был еще оглушительней. А третий – еще сильнее. Артиллерист отпустил меня, приподнялся.
Самолеты выли и бросались к земле. Только уж не на нас, а на других артиллеристов, на пушки, на тракторы. Все небо гудело, падали бомбы, грохотали взрывы, летела вверх земля, стлался черный дым.
Потом самолеты стали улетать на запад. А мы сидели и ждали: вдруг они вернутся. Но тяжелый гул моторов всё уплывал и уплывал. Наступила оглушительная тишина.
Артиллерист внимательно посмотрел на небо, вытер тыльной стороной ладони вспотевший лоб и сказал облегченно:
– Улетели, кажись…
Я поднялся. Трудно было держаться на ногах. Кружилась голова, ломило спину. Вместе с нами встал молоденький боец. Глаза его робко улыбались. Из них еще не ушел страх.
Мы пошли по полю. Оно теперь все было в воронках. На траве – отметины огня, резко пахло тротилом, горелой землей.
Самолеты перерыли своими бомбами всю землю возле пушек. Одна из них повалилась набок, лежала неуклюже, огромная и беспомощная. К ней подъехал трактор, и артиллеристы возились с тросом, чтобы поднять ее. У других щиты были побиты осколками и станины повреждены. Артиллеристы со злыми лицами осматривали пушки и ругались. Не зря на фронте бомбежек побаивались. Даже старые фронтовики говорили, что к ним никогда не привыкнешь.
Артиллерист, кивнув на меня, сказал молодому бойцу:
– Мальчишка ничего. Видать, хлебнул фронта… Ну что, разведчик? Был у смерти в гостях и назад вернулся. А глаза-то у тебя не плаксивые!
Я тяжело вздохнул.
– Ну, топай к своим да на небо поглядывай. А рядом будешь – в гости заходи.
Я шел и смотрел в небо. Оно снова было чистым. Видно, самолеты больше не прилетят. Теперь из-за этой бомбежки никакой радости и в помине не было. Пули, снаряды еще можно терпеть. А бомбы страшнее. Сиди и жди, пока по тебе шарахнет.
Глава третья.
Тяжелый «язык»
Скоро и нам наступать
– Пошли «белорусы», – сказал Витя и положил газету на шинель.
На первой странице большими буквами был напечатан приказ Верховного Главнокомандующего командующему 3-м Белорусским фронтом генералу армии Черняховскому. Белорусский фронт начал наступление, освободил несколько городов и много населенных пунктов.
– Как, Витюша, думаешь, нам-то скоро вперед? – спросил дядя Вася.
– В штабе поговаривают, что недолго ждать. Народу в полку прибавилось, танки пришли, артиллерия. За каждым деревом пушка стоит.
Теперь я знал, почему тяжелые пушки появились. Они будут нам помогать в наступлении.
– Дай-то бог. А то вон пехота мокнет, скучает. В грязи в окопах мерзнуть – не сахар.
– Наступление – штука веселая. В обороне сидишь – всякие мысли покоя не дают. Будто воюешь и будто нет. А в наступлении не соскучишься! – сказал Витя.
– Далеко пойдем, не слыхал?
– Эх, махнуть бы до Берлина, одним ударом кончить всё!
Витя затянулся самокруткой, выпустил кольцо дыма.
В темное окно стучали крупные капли дождя. Лето еще не кончилось, но погода окончательно испортилась. Порывистый ветер гнал и гнал низкие тучи. Целыми днями моросил дождь.
У нас в хате было тепло и сухо. И сейчас, вечером, мы лежали на шинелях и вели неторопливые разговоры.
Значит, скоро пойдем в наступление. Я и на почте слышал о наступлении и
