выдержал тишины, снял пояс с нацепленными гранатами и сказал неожиданно громко, в сердцах:
– Таскаем их, таскаем, а всё без толку!
Пётр Иваныч повернулся к нему с искаженным лицом. Казалось, он сейчас вскочит и сделает что-то страшное.
– Где твои гранаты? – резко спросил он.
– Вот.
– Забирай, пошли.
Пётр Иваныч быстро поднялся и вышел. Яшка растерянно направился за ним. Мне не хотелось оставаться в хате, и я потянулся следом.
Мы спустились к реке. Над ней стояла мирная тишина, как будто на земле не было войны, как будто не был убит этой ночью старший лейтенант Тимошенко.
У самого берега чернела глубокая воронка от бомбы. Пётр Иваныч отошел от нее метров на тридцать, примерился и спокойно приказал Яшке:
– Дай гранату.
Тот неохотно протянул. Пётр Иваныч обхватил ее цепкими пальцами, неторопливо разогнул усики, вытащил чеку и отпустил рычаг. Раздался щелчок пистолетного выстрела. Яшка испуганно посмотрел на Петра Иваныча. Что Пётр Иваныч делает? Рычаг в руке нельзя отпускать. Он отходит, когда граната уже летит. Только тогда раздается выстрел – это ударник накалывает капсюль-детонатор.
Но Пётр Иваныч всё держал гранату в руке. Потом медленно, очень медленно занес руку назад и неожиданно резко метнул гранату точно в воронку. Едва граната скрылась в ней, как раздался взрыв.
Мы с Яшкой невольно пригнулись. Пётр Иваныч смотрел на воронку и даже не шелохнулся.
– Давай вторую, – сказал он хмуро Яшке, не глядя на нас.
В его руке снова раздался щелчок. Он так напряженно откинулся, точно в этот бросок хотел вложить всю силу, всю ненависть к фрицам. Прищуренные глаза пристально смотрели на воронку, будто в ней затаился пулеметчик, который убил старшего лейтенанта Тимошенко. Я ждал, что граната улетит далеко-далеко, но она упала точно в воронку.
Когда разорвалась последняя граната, Пётр Иваныч устало опустился на мокрую землю. Мы присели рядом. Снова наступила тишина. О гранатах напоминал лишь запах горелой земли. Пётр Иваныч задумчиво смотрел на чистую воду. Казалось, река уносила и никак не могла унести наше горе.
Двадцать четыре часа
Батя стоял посреди хаты. Сапоги, брюки, телогрейка – всё у него было в грязи. Глаза его гневно сузились. Нет, сейчас это был не наш Батя, которого любили разведчики, а какой-то совсем другой, чужой, беспощадный человек.
Перед ним стоял Пётр Иваныч. Лицо его точно окаменело. Он крепко сжал губы и упрямо смотрел на Батю.
– Где «язык», Дёмушкин? – грубо спросил Батя. – Я тебя спрашиваю, где «язык»?
Пётр Иваныч молчал.
– Где сведения? Где выполнение приказа? – продолжал Батя допрашивать, всё повышая голос. – Из-за тебя полк гробить? Людей? – крикнул он хрипло и изо всей силы ударил кулаком по столу.
Батя зло, нетерпеливо шагал от стенки к стенке. Я весь сжался в углу и не смел пошевелиться.
Батя остановился против Петра Иваныча:
– Чёрт вас всех побери! Ты понимаешь что-нибудь или нет?
Пётр Иваныч еще крепче сжал губы.
Батя отошел к окну и долго смотрел в темноту. Он ссутулился, с силой сцепил руки за спиной, обхватил и сжал ими плащ-палатку. Вдруг Батя резко повернулся и в упор взглянул на Петра Иваныча.
– Даю двадцать четыре часа, – сказал он жестким голосом, медленно отделяя каждое слово. – Или «язык» будет у меня, или пеняй на себя.
Пётр Иваныч по-прежнему упрямо смотрел на Батю запавшими от усталости глазами и молчал. Рядом с ним стоял бледный Витя, и его глаза тоже были упрямыми. И остальные разведчики молчали, кто опустил голову, кто смотрел в окно или в стенку.
Не глядя ни на кого, Батя вышел из хаты и громко хлопнул дверью.
Иду за «языком»
Совсем стемнело, когда разведчики стали собираться в поиск. На их темных обветренных лицах было одинаково злое, упрямое выражение. Даже у Яшки лицо было таким серьезным, каким я раньше никогда не видел. В Витином лице появилось что-то жестокое, у бровей пролегла глубокая складка.
Я обязательно должен помочь нашим! Я вместе с ними буду! Хватит в тепле отсиживаться. Я тоже пойду за «языком». И никакого разрешения не надо спрашивать. Петру Иванычу теперь не до меня.
Двадцать четыре часа! Это же очень мало! Хотелось сейчас же броситься на передовую. Я не сводил глаз с Петра Иваныча. А он так же неторопливо, как и прежде, надевал маскхалат, набивал диски патронами, готовил гранаты, как всегда, проверял, хорошо ли разведчики собрались в поиск.
Я тоже стал собираться. Сигнальный пистолет был при мне. Из вещевого мешка я достал ракеты и спрятал за пазуху, чтобы они не промокли. Хорошо бы плащ-палатку надеть, но для меня она велика. Пойду так. Не сахарный, не растаю.
Разведчики ушли, и я постарался незаметно выбраться из хаты. Дождь изо всей силы хлестал меня по лицу, пилотке, гимнастерке. Вода текла за воротник. Холодный ветер кусал руки, пробирал до костей. Но мне было не до дождя. Главное – идти за нашими, не терять их из виду. Глаза быстро привыкли к темноте, и я узнавал места, по которым уже раз бегал к передовой.
Обмундирование мое сразу же всё намокло, набухло, мешало идти. Грязь налипла на сапоги. Они скользили по траве, мокрой земле, трудно было удержаться, чтобы не упасть. Я боялся, что всё больше и больше отстаю от разведчиков. Злился на дождь и, согнувшись, пробирался вперед.
Наконец мы спустились в ход сообщения. В траншее разведчики повернули вправо, к нашему наблюдательному пункту. Здесь было мало бойцов. Только часовые, завернувшись в плащ-палатки, стояли на своих постах. Стенки траншеи были скользкими, грязь чавкала под ногами. Разведчики растянулись длинной цепочкой. Неожиданно они повернули влево, к немцам.
– Стой, кто идет? – прозвучал впереди негромкий голос.
– Свои, – так же негромко ответил Пётр Иваныч.
Разведчики остановились, сбились в кучу. Я притаился за изгибом.
– Ну, как там? – спросил Пётр Иваныч.
– Тихо, – ответил тот же голос. – Не шумят. Ребята и днем, и сейчас смотрели. Мин не ставили. Только вы правее держитесь, в овраг не спускайтесь. Там один из наших лежит – подбили в пикете. Комбат звонил, приказал в случае чего поддержать вас огнем. Но вы уж постарайтесь потише.
– Где твои?
– Сидят справа и слева. Всё боевое охранение.
– Приготовились, – тихо приказал Пётр Иваныч. – Ползти за мной.
Зашуршали плащ-палатки. Разведчики один за другим выбирались из траншеи. Я переждал немного и там же, где они, выкарабкался наверх, прижался к земле и пополз. Грязь налипала на меня, набивалась в сапоги, я с трудом вытаскивал руки. Потом пошла мокрая тяжелая трава. Она цеплялась за руки и ноги, резала ладони. Было слышно, как капли сыпались с листьев на землю, трава шуршала при каждом моем движении.
Фрицы стреляли редко. Иногда пули пролетали недалеко от меня, шлепались в воду. Справа короткими очередями бил немецкий пулемет. Трассирующие пули светились в темноте. Всё время взлетали ракеты. Их неживой
