Но лишь тогда, когда появились эти приложения, все эти условности, то человек стал по-настоящему несчастным. Потому, что обусловленность — это несчастье, горе, а ее отсутствие, свобода — это большое счастье. Тот, кто это по-настоящему поймет — станет поистине счастливым!
— Ну ладно, Наташ, я тогда возьму свою травку, — прочадосила наконец Рыба, — раз Кисье пока нет.
— Бери, — безразлично ответила Замараева. — Ему же хуже будет! Меньше достанется.
— Хуже? Неужели ты такая мстительная?
— Нет, еще пока не очень. Могла бы и сильней. Почему это он со мной так поступает? Он еще пожалеет об этом!
— Наташ, а мне мама говорила, что быть злопамятной — это нехорошо, — проблеяла Рыба.
— А мне, знаешь, как-то все равно кто кому что говорил! — процедила Наташка сквозь зубы. Я считаю, что все плохое, что было в твоей жизни, нужно помнить.
— Но зачем?
— Затем, чтобы потом пересмотреть все свои поступки, их результаты и суметь в такой же ситуации проявиться по-новому, не совершая одних и тех же ошибок.
— А разве такое возможно? — проныла Рыба.
Неожиданно в разговор вмешалась Людка:
— Конечно, возможно! Мне об этом постоянно Саша Раевский рассказывал, об этом все ученые
постоянно пишут.
— А кто такой этот Раевский? — неожиданно оживилась Замараева.
— Это московский йог, очень продвинутый человек. Он обо всем этом постоянно рассуждает.
— Прикольно! А мне вот недавно мои мужики Ошо притащили почитать. Ну, вообще-то он очень
много умных вещей говорит. Я прикололась!
Рыба все продолжала не въезжать ни во что.
— А я все равно считаю, что злобной, злопамятной быть — это плохо! — тупо твердила она.
— А это никого не интересует! — отрезала Замараева, выпуская дым колечками изо рта. — Тебе это кто сказал? Мама?
— Ну да. Мама у меня хорошая!
— Ха-ха-ха! А сама-то ты как считаешь?
— Я? — Рыба задумалась, не зная, что сказать в ответ. В ее уме не находилось ответа.
— Это человек без мнения! Ха-ха-ха! За все решила мама. Тебе сколько лет, девочка?!
— Семнадцать лет и девять месяцев.
— Ха-ха-ха! Здоровая кобыла, а за нее все решает ее мама: как ей думать, как ей поступать, что в жизни делать! Фу, ничтожество! Ха-ха-ха!
Рыба сконфузилась и обиженно молчала. Ей было до смерти обидно, что с нею так беспардонно обращаются.
Наталья с минуту помолчала, как бы оценивая произведенный ее словами эффект, а затем продолжила в том же духе:
— Она слушает мать. И хотя матери рядом нет, она сидит в голове у этого уебыша и продолжает своим гнусавым голоском диктовать ей, как поступать в той или иной ситуации, когда радоваться, когда обижаться, дуться, а когда надо и вешаться…
Наталья улыбнулась хитрой, загадочной улыбкой, окинула взглядом всех окружающих. Все пытались всею силой своих тупых голов понять смысл ею сказанного.
— И так будет длиться всю жизнь, — продолжала она, — уже мать умрет, сгниет в могиле, ее уродливое наследие будет продолжать жить в банке ее любимой доченьки и калечить ее судьбу.
— Но ведь мне мама говорила, что добра желает! — запальчиво выступила Рыба, защищая свою погань.
— Ее добром дорога в ад вымощена!
— Но почему? Почему? Почему?
— А потому, что ты — запрограммированная биомашина, которая предназначена только для того, чтобы работать, работать и работать всю жизнь. Выращивать потомство, чтобы оно тоже всю жизнь работало. И ты точно так же, как и твоя мать, будешь воспитывать своего ребенка и стараться всеми силами, чтобы он не мог подумать сам. И как самое великое достояние ты будешь бережно вдалбливать в его голову те же стереотипы, шаблоны и установки, то убогое мышленьице, которое тебе досталось от твоей погани. И ты вырастишь такого же морального урода, как и ты сама. И будешь гордиться своим говном. С такими же убогими и узколобыми реакциями, как и у тебя самой. С такой же убогой судьбой, как у твоей матери и тебя! Вот оно — величайшее зло!
— Но ведь я буду воспитывать своего ребенка по-другому! — яростно выпалила Рыба. Наталья смерила ее презрительным взглядом.
— Ты?! — рассмеялась ей в лицо она. — Да ты даже не можешь измениться сама! Ты остаешься все той же тупой бессмысленной машиной, которой тебя сделала твоя мать. Абсолютно тупой, абсолютно бездарной, убогой как и она сама.
Наталья замолчала, испытующе глядя на Рыбу. Та молчала, закусив губу от обиды и понуро опустив голову.
— Вот, например, сейчас ты реагируешь обидой на простые слова. Всего лишь слова. «Слова, слова, — пустые звуки», как сказал поэт. Ты реагируешь на звуки, на колебания воздуха. Ничего реально не происходит, а ты реагируешь так, словно случилось что-то непоправимое. Видишь, как ты механична!? Ты просто зомби! Биомашина! Идиотка хуева!
Рыба совсем зачморилась от этих слов. Ничего понимать из всего сказанного она не собиралась. В ее голове только крутилось: «Меня оскорбили, меня унизили, со мной несправедливо поступили. Как это обидно! Как это унизительно!» Только что ей сказал, что слова — это звуки, и тут же она обиделась на какие-то колебания воздуха.
Ком подкатил к горлу и ломающимся от обиды голосом Рыба сморозила очередную хуйню:
— А Вы не могли бы не курить, а то у меня от дыма голова сильно болит?
— А мне как-то знаешь, до этого, как до лампочки! — бесшабашно ответила Наталья, выпуская дым прямо в лицо Рыбе.
— Но мне это неприятно. Я ведь не курю, а медиками уже доказано, что пассивное курение гораздо опаснее, чем активное, — не унималась Рыба.
— Ну и что! У нас еще есть и комната. Можно туда пойти. Там никого нет!
— А может мне вообще уйти отсюда? — с вызовом бросила идиотка.
— Да, вообще-то было бы не плохо тебе проветрить мозги! — рассмеялась Наташка.
— Ну, тогда я пошла?!
— А тебя тут никто и не держит! Скатертью дорожка! — поставила точку Наталья. Рыба демонстративно встала, схватила свой брезентовый рюкзак и рванула к выходу.
— Люд, а ты со мной или нет? — срывающимся от обиды голосом прогнусавила Рыба.
— Да мне вообще-то и здесь хорошо! — ответила та ленивым голосом. — Зачем мне куда-то идти?
— Ну, и оставайся, предательница! — психанула Рыба, наспех натягивая свои борцовки на разные ноги. — Ты мне не друг, а портянка!
И под общий смех и улюлюканье Рыба выскочила на площадку и понеслась, куда глаза глядят, громко хлопнув дверью на прощанье. Куски оставшейся штукатурки посыпались на пол. Пулей, как ошпаренная, идиотка понеслась по улице.
Только что ей говорилось, что она реагирует как запрограммированная машина, как зомби, идиотка, и тут же, через минуту, она поступает в точности так, как о ней сказали! Ей описали буквально все ее процессы, все стереотипы поведения, тут же она поступает именно таким образом. Ей сказали, что она- биоробот, и она реагирует тут же в точности так же, как биоробот. Она даже не поняла, что можно, оказывается, измениться и не быть такой тупицей, какой ее сделала ее мамаша. И вот теперь из-за своих дурацких реакций она оказалась вечером одна на улице. Никому не нужная и не интересная.
Будь она чуть-чуть поумнее, она бы не реагировала так глупо, и ей не пришлось бы на ночь глядя бежать на улицу. Проявись она чуть-чуть похитрее, поумнее, она бы сейчас сидела бы себе в квартире и не думала бы, куда ей теперь податься и все бы было прекрасно. Но из-за обидчивости, ранимости, детской психованности, инфантильности она стала поступать подобно пятилетнему ребенку. Поступать так, как ей абсолютно невыгодно, неудобно, даже вредно и опасно. И из-за своей дурости человек обрекает себя на несчастье. И Рыба не была исключением из правила. И теперь вместо уютной квартиры она тащилась по грязной улице, заполоненной равнодушными мышами, которыми всем было на нее насрать. Вместо психа Рыба должна была проявлять с Натальей хитрость и угодливость, мягкость и предусмотрительность. И тогда бы такого вовсе не случилось. Беда Рыбы была в том, что она не умела проявиться так, как бы ей было выгодно. А для этого у нее не должно было быть никаких принципов, никакой гордости, а только одна пластичность, хитрость, подстройка, ощущение, где находится выгода. Вот тогда бы ей в жизни всегда везло. Ее жизнь могла бы превратиться в сплошной праздник. Жить стало бы легко и просто. А пока что из-за своей дурости Рыба только страдала.
«Почему они со мной так поступили?! — думала про себя она. — Почему Наталья, да и вообще никто не сделал даже попытку меня остановить? Почему они так гадко надсмехались мне вслед?!»
Рыба шла по центру города, а навстречу ей шли равнодушные мыши. У них были свои проблемы, и всем было на нее наплевать. Рядом не было доброй мамочки, которая бы утирала ей сопли и утешала ее. Вот в каком плачевном состоянии была идиотка. Вдруг на горизонте замаячила знакомая физиономия. Рыба механически сделала усилие, чтобы взять себя в руки, но ее зареванная харя выдавала ее за километр. Но кто же этот, до боли знакомый мэн? Рыба не могла сходу вспомнить его. Он сам сделал первый шаг навстречу.
