Существо в балахоне должно повернуться. Люся знала, что ЭТО повернётся и… ОНО уже поворачивается. Быстрей же, ну! Она, кажется, усмехнулась. Кто ей набил программу, что тайное должно разворачиваться медленно. Насмотрелась ужастиков, Людмила Аркадьевна? Балахон разворачивался, а Люся ответила на свой внутренний вопрос. Медленно и таинственно — это работа её подкорки, не более того. «Ужасы» здесь не при чём. Так работает воображение, фантазия. Забавно…
— Забавно не то, как я работаю. Забавна твоя реакция на жёсткие моменты твоей жизни.
Существо откинуло капюшон и явило в очие лицо молодого человека. Странно, что незнакомого. Где и когда этот типчик наложился? Мимолётно? В карусели лиц проходящих? Сальные сосульки волос, неряшливые патлы. Усыпанные угрями щёки. Бр-р-р… Неприятный тип! Нет, на таких парней Люся никогда не засматривалась. Странно, что подсознание выбрало именно этот образ, выхваченный когда-то возможно из толпы.
Подросток лыбился уверенной наглой улыбкой.
— Тебя неприятно кольнул факт неискренней победы на дешёвом конкурсе красоты. Зато бесцветно и неярко наблюдала ты, как погибает Вера. Первый момент ясен! Раскрытый заговор и удар по самолюбию. Второй случай подчёркивает силу самовнушения.
Голос юнца был неприятно тянущийся, гнусавый, под стать его виду.
— Вера. — Сказала в ответ Люся. — Она отпустила мне боль.
— Вот и я говорю. Самовнушение.
— Почему «само»? Внушила Вера!
— То-то-то… — Поддразнил нагловатый парень. — Не забывай! Здесь нет Вер и неприятных парней. Выбор масок определяю я, твоя подсознательная сущность. А я всего-навсего процентная доля твоего эго. Вопрос лишь в том, имеет ли эта доля приоритет в твоей личности. Но вернёмся к нашим баранам! Вера ли, пацан с больной прыщавой кожей — всё это тьфу, порождение тайников мозга. Беседуя с тем или другим, ты разговариваешь сама с собой. Споря — ты споришь сама с собой. Убеждая — ты самоубеждаешься в чём-то. Отсюда «само». Вывод ясен?
— Вполне. — Люся сдержанно кивнула, хотя и рассердилась. — Значит, я сейчас самозабвенно разговариваю сама с собой? Только тебя я в своей копилке не припомню. А если случайно когда и зацепила взглядом хмыря болотного, то спрашивается: на кой ты, моё подсознание извлекаешь для собеседования всяких уродов? Что, поприличней костюм не висел в гардеробе?!
Парень заржал тем дебильным смехом, что случаются раздаваться на «пятачках» молодёжи.
— Ву-ах! Какая метафоричность! А ты красава! Костюмы в гардеробе. Надо же так сказать! Об этом нелицеприятном костюме ты узнаешь позднее. Это вроде как козырь в рукаве. У меня к тебе деловое предложение, отказаться от которого не даёт шансов победить ситуацию иначе.
— Какую ситуацию?
— Вашу ситуацию. Ты понимаешь. Но у вас людей, принято дурковать, уточнять, переспрашивать. Оставь эти раскачки! Тебе дано прислушиваться ко мне, улавливать меня. Слышать меня, понимать, а, следовательно, знать! Ты единственная из всей команды видишь исподние вещи, а не наружные. Пока эти твои… Смотрят кино своей жизни и думают, что спят, ты исключительно знаешь, что видишь. Мало того, ты твердо знаешь, что я тебе хочу предложить.
— Знаю. — Согласилась Люся. — Нет.
— То-то-то… Не торопись. Рано ли, поздно, все ТУДА уйдут. Ты это тоже прекрасно знаешь. Так?
— Так.
— К чему тогда препирательства?
— Я… Не могу первой. Они с ума сойдут.
— Сойдут, верно. Но не с ума. Сойдут в иную реальность. Для этого каждому предоставляется сделать шаг. Один лишь шаг. Навстречу своей глубине. Начни с себя, Люда! Сделай шаг. Давай!
Голос. Он стал тверже гранита. Он понукал и хлестал. Резал и заставлял. Образ шального подростка расфокусировался, размылся, словно зрачок закрыла слеза. Но голос. Он стал кнутом над её волей. Люся заколебалась.
— Давай! Шагай! Ко мне! Люся, шаг…
Люся подалась всем телом, готовая сделать этот шаг, однако что-то удерживало её. Этим «что-то» являлась не иначе совесть, мерило человеческой ответственности, терновая печать души. Да, совесть, поскольку страха, присущего перед неизвестным, у неё, у Людмилы не было. Была только жажда испить неведомые знания. Была уверенность, тяга и трепет, какие сопровождали её с детства. С какими закрывалась она в потёмках комнат и в потёмках самой себя. Она бы шагнула непременно, но ей мешало. В ней вибрировал комок человечьей жалости к себе и остальным. Чувство безысходной тоски, грусти и расставания — этот комплекс лежал барьером, перешагнуть через который не хватало сил.
— Я не могу!!! — Закричала она.
Крик как воздух вышел из неё, как испарина ночного кошмара, мгновенно освобождая от власти голоса. Людмила очнулась, пусть не от сна, но от транса и увидела, что и прежде: в четырёх метрах от себя дебилоида с прыщами и чудо-печь, огонь в которой горел уже не столь ярко.
— Сильно. — Сказал прыщавый. — Человек и космос, два противоречия. Что ж… Нет, так нет. Рано или поздно — это вопрос времени. Ты это знаешь. Так ведь, Людочка?
Улыбка не сходила с этого наглючего лица и тон, с каким он произнёс «Людочка», разжёг у неё чувство острой неприязни к этому хлыщу.
— То, что я знаю, касается только меня! — С вызовом кинула ему в ответ.
— И меня. — Слащаво произнес тот, непогрешимый в своей правоте. — Надеюсь, ты не отделяешь себя от меня?
— Отделяю ещё как! — С лютой злобой прикрикнула Люся. — Ты пижон, выскочка! Недоумок. Да от тебя отойти, и два пальца в рот, чтоб стошнило! Не то, что там… Не понимаю, как может одна ипостась выряживаться то Верой, то каким-то ублюдком!
— А это и есть борьба противоречий, милочка…
— Я тебе не милочка, сопляк немытый! — Вскричала Люся и неожиданно улыбнулась, чувствуя, что негодование как пар покидает её. — Слушай, подсознание, где ты нарыло эту морду? Я ведь и в трамваях давно не езжу. И зачем брать встречных-поперечных, когда можно взять интеллигентное лицо моих хороших приятелей. Глядишь и разговор получился бы конструктивный.
— Но не столь острый, согласись. — Прыщавый теперь не скалил рот, но улыбался наглыми глазищами. — Что толку в пресной беседе, когда нет контраста мнений, контраста внешности. Разговор между двумя приятными людьми есть не более чем угодливый обмен любезностями. В нем много соглашений, кивков, недомолвок. В нём много дипломатии и мало искренности. В то время, как разговор между двумя антиподами может вылиться в острую дискуссию. Где есть неприязнь, там есть эмоции. А эмоции растворяют фальшь и рождают откровение. Не наш ли случай тому пример?
— Трудно не согласиться — Согласно кивнула Люся. Она успокоилась и в словах оппонента видела зрелое зерно. Действительно, на её примере, это так и выглядело. А успокоилась она ёщё и потому, что никак, ну никак не вписывалась красиво изложенная мысль в устах школоты. Подсознание кривлялось, переигрывало, изображая хамоватого подростка, но чётко очерчивая речь, выдавало себя с головой, если конечно допустить метафорически такую голову.
— Теперь, когда мы поймали нужную нам ноту ля-мажор, можно смело порассуждать о вечном. Собственно, что мы с тобой теряем? — Юноша скривил улыбку, но Люся не подалась на визуальный эффект. Она научилась смотреть за него.
— Мы знаем с тобой: это не смерть, но и не жизнь в том виде, каком пребывает всяк живущий в линейном измерении. Назовём это иное существование. По праву это так. Когда ты придёшь, в тебе целого будет больше меня, а земная Люся хоть и останется, но лишиться права принимать целевые решения. Это не дискриминация, нет. Просто там, где мы будем, у тебя не возникнет нужды тосковать по возврату. Это новый уровень. Это новые знания. Это то, к чему ты всегда стремилась. Так стоит ли вообще сопротивляться?
— А возврат… Возможен по желанию? — Вместо ответа спросила Люся.
— Разумеется. ТАМ не темница. Образно скажу так: ты будешь в гостях, с которых уходить не захочется. Два мира на весах и один из них покажется такой скукой, такой мелочью. Ф-р-р… Догадайся, какой? Я — твоя подсознательная субстанция, знаю многое за границами твоего зрения, обоняния и слуха. Я знаю многое из твоих предыдущих воплощений. Я знаю всё о мире твоём и о том, куда я тебя приглашаю! Для меня не стоит вопрос, где лучше, я это ведаю! А поскольку Я стану всецело, или почти всёцело, твоей новой кожей, у тебя не будет мыслей о возврате. А если и подумаешь, то без воодушевления. Поверь, такое уже было с другими.
— С другими, это с кем?
— С теми, кто не вышел. С теми, кто не вернулся с Холма и прослыл сгинувшим.
— А… Куда деваются физические тела? Невернувшихся? Пусть смерти нет, но нет и жизни…
— Хороший вопрос. А хороший вопрос требует обстоятельного ответа. Ответ, видишь ли, не в трёх словах. — Прыщавый улыбнулся, вновь обнажив дёсна. — Я гляжу, Людочка, тебя влечёт процесс познания. Ты входишь во вкус.
