— С другими, это с кем?
— С теми, кто не вышел. С теми, кто не вернулся с Холма и прослыл сгинувшим.
— А… Куда деваются физические тела? Невернувшихся? Пусть смерти нет, но нет и жизни…
— Хороший вопрос. А хороший вопрос требует обстоятельного ответа. Ответ, видишь ли, не в трёх словах. — Прыщавый улыбнулся, вновь обнажив дёсна. — Я гляжу, Людочка, тебя влечёт процесс познания. Ты входишь во вкус.
— Не называй меня Людочка, пожалуйста! Милочка — тоже…
— Как скажешь. От себя скажу следующее: сделай шаг и получишь ответы на все вопросы. Всего лишь шаг мне навстречу. Решайся! Ну же!
Люся покрутила головой.
— Я не готова.
— Я вижу. — Подсознание, казалось, задумалось, но затем вдруг оживилось развязностью уличного хлыща. Голос, речь, обороты — всё возвратилось к исходнику, каким был, несомненно, сам персонаж.
— Ты на интриге, подруга, да? Всё думку ломаешь, где могла меня срисовать, да?! Так я тебе скажу! По жизни мы не пересекались нигде. Зуб даю! Ни в трамвае, ни в очереди за картошкой! Ни краем, ни боком, ни мимолётно, никак! Да и сам я тебя не видел, уж такую кралю я б запомнил. Не судьба нам было видеться, факт. Зато хорошо запомнила меня твоя Вера, Верочка, Верунчик. Это ж я у неё пакетик выдернул. А в пакетике аккуратненько так были завёрнуты бабосы, красивые такие бумажечки! Тринадцать «лимонов», я не вру?! Тринадцать семьсот, если точняком. Га-га-га… Пока вы там убогую за нехера дрючили, я месяц на «ширеве» жил. Вот это был оттяг! По полной…
Скалящийся рот ещё не коснулся имени Веры, а Люся угадала, что он скажет наперёд за два слова. Кровь обожгла её сердце, заволокло туманом глаза. Ублюдок смаковал как его «тащило» на наркотиках, а они, тупицы, в то время всем классом уничижали безвинную Веру.
— Подонок! Мразь! Наркоша! — В сие мгновение гнев заполонил её без остатка. Желчным комом нечто густое скопилось в горле, не давая, как следует вытиснуть отношение в словесной форме. Ярость растопила её душу в свинец, а тугой сплав обиды выгнул дугой грудь и подбросил пальцы вперёд. На обидчика. Избить, расцарапать… Никогда Люся не дралась ни с девчонками, ни с пацанами. Впервые её заколотила нервная дрожь, позволяющая бездумно броситься на врага. Сознанием, мыслями она подалась вперёд, мысленно вонзаясь ногтями в безобразную ухмылку, и уже видела, представляла алые полосы, оставляемые на лице. Ком в горле зазывал, торопил, но колено… Поднимаемое, чтобы развернуть стопу и сделать опорный рывок, шаг, стало невероятно трудным. Неуправляемым. Словно шаг этот давался в воде, на глубине пяти-шести метров. Вероятно, так бывает во сне: когда надо бежать, а к ногам, словно колодки привязали. Однако сон вяжет, когда надо уйти от погони. Люся же, напротив, стремилась добежать и, порыв, который задал ей изначальную скорость, вдруг сник, сдулся, а сама она, будто уткнулась о твёрдую стену. Запоздалый разум выкрикнул ей в уши: КУДА ты? В затылке загудело как от удара. Всё ещё плохо соображая, она видела глаза своего подсознания, тёмные как колодцы: ДАВАЙ ЖЕ ДАВАЙ ШАГ НУ!!!
Люся обмякла и опустила плечи.
— Провокатор. — Сдавлено выдавила она
— Теперь ты понимаешь, для чего этот образ. — Подсознание провело кистью по лицу, словно стирая, и действительно, на месте ненавистного лица появилась атласная чистота. Ничего, кроме бездонных нетлеющих глаз. — Мы не имеем лица или же… Имеем их тысячи, а поскольку прямое сознание и подсознание всегда контрагенты, следовательно, отсюда вытекают образы. Чистота эксперимента в эмоциональной окраске между двумя противоречиями. Только так можно определить опытным путём, что в индивидууме превалирует больше: всезнающая интуиция или заточенная в рамки логика. В случае с тобой, Люся, полный абсурд и нескладуха. С самого детства ты тянулась ко мне, искала мой голос в темноте подвалов и комнат. Теперь же, когда Я говорю «Да!», ты отвечаешь: «Нет!» и выбрасываешь якорь. Земное начало в тебе, казалось, было шатко, на мой взгляд, но теперь уже так не скажешь. Что тебя держит? Муж? Родители? Работа? Последнее эфемерно. Близкие — это те же условные знаки, а муж… Твой Олег скоро будет принят, и возможно раньше тебя.
Люся усмехнулась контр-собеседнику.
— Знающий чуть больше — подождёт! Капитан…
— Уходит последним. — Договорил безлицый, раздаваясь у Люси в голове — Капитан ты в команде птичий, хотя из вас двоих… Вадим Зорин тюлень, благо хватает ему здравомыслия прислушиваться к тебе. Значит, ты галантно пропускаешь друзей? Добро, знающий чуть больше… Это случится скоро. Быстрей, чем ты думаешь…
Безлицый медленно повернулся к ней спиной. Огонь в камине вдруг потерял свойство огня. Он нелепейше застыл, как будто чей-то палец прикоснулся к нему и нажал на стоп-кадр. Матовый молочный свет начал редеть, рассеиваться как туман. Прежде чем исчезнуть с туманом, спина сказала:
— Ты устояла, но устоят ли твои? Вопрос…
Из пяти четвёртый -
… Распухший от жажды язык одеревенел во рту, стал инородным телом, кляпом… Слюна давно не выделялась, оттого и кажется, что рот полон дыма, гари, песка и никчемной задубевшей субстанции, под названием язык. Вадим слизывает кровь с потресканных искусанных губ и тем самым пропитывает иссохшее нёбо. Хоть что-то, пусть не влага, но всё же… Сегодня восьмой день без воды. Это край! На поверку выходит: человек может долго не есть, обходиться без этого, если на то есть воля и злость. Но без воды, как не гоношись, одуреешь и высохнешь как мумия. Как фикус в Сахаре. Край… Мысли густеют как кровь в жилах, становятся вязкими, тугими и медлительными как само тело. Тело, кстати, живёт отдельно от головы. Та в прострации… Ловит полуобморочные приходы с вытекающими галлюцинациями. А тело, хоть и тупит иногда, делает, однако нужную необходимую работу. Руки передёргивают затвор, меняют режим стрельбы: «автомат-одиночный», сбрасывают пустой рожок, вставляют полный. «Калаш» управляет руками. Пока автомат с тобой, он твой бог и начальник. Остальное от везения. А везением правит слепой случай и инстинкт. Инстинкт у Вадьки развит, замечено им самим. Уходит с места за секунду, как туда воткнётся пуля, расшибёт в крошки кирпич или звякнет об металл. Уходит от смертушки неосознанно, путано, без мотивации, словно кто-то неведомый толкает его, а вот, поди же, и слова те рядом. Того ведуна. СМЕРТЬ БУДЕТ РЯДОМ, НО ТЕБЯ НЕ КАСНЁТСЯ. Это программа с чужого языка и в неё хочется верить. А уж коли Вадьке фартит, значит, он в неё и верит.
— Ща по новой попрут. — Облизывает сухие губы Зарецкий, невысокий юркий паренёк с Ростова. По везению он второй после Вадима, имеет пустяковое ранение в плечо и преимущество в скорости. Движется змейкой как вьюн. И вприсяд, и прыжком и рывком. В то время как Вадим, словно сомнамбула тряпично жмётся к стенке. Его подташнивает и, похоже, контузия у него посерьезней, чем он думал. Край… Закрыть бы глаза и долго б не открывать. Пока этот пыльно кирпичный ад не закончится. Прошёл час (а, кажется, прошёл год), как их пытается выбить неприятель из южного крыла пересечений улиц Пролетарской и Интернациональной. Город раскромсан. Город — слоёный пирог и «свои» как правило, рядом, рукой подать рядом, только до них ещё раньше расположены позиции боевиков. Мешанина не позволяет орудиям вести прицельный огонь и поэтому свои частенько катают под пресс своих же. И тут не роковая ошибка с путанием координат. Просто плотность огня и очевидность цели размыты настолько, что снаряд, угодивший в «пирог» забирает десять жизней врага и горбушку из пяти жизней наших ребят. А то и в обратной пропорции. Раньше подспорье создавали танки и бронетехника, те целили в самое жерло осиных гнёзд и попадали без ущерба «своим» же. Или почти без ущерба. Потом танки стали хорошо гореть, подрываемые ушлыми ваххабитами и улицы стали непроездными, сплошным нагромождением горящего металла, в слои которого и чёрт не рискнет заглянуть. Поддержка пошла в основном артиллерией, но зенитки били с погрешностью пяти к двум, россыпью как доведётся и часто наобум. Это было нормально, когда город ещё не был смешан. За Сунжей, мол, враги, а до моста ориентировочно «свои». Опять же ориентировочно. Теперь, когда всё перемешалось на грёбаной шахматной доске и дома ощетинились друг против друга, вылетевший снаряд забирал жизни всех без разбору. Считалось, таким образом, подавляется превосходящая сила противника, а те уцелевшие «свои», попавшие в зону обстрела, должны помолившись и уповая на удачу выбираться из пекла. Выбирались. Но не все. И не всегда…
— Зоря! Ты как?! Живой?! — Шлепает его по щеке Мишин. Несгибаемый и волевой Мишин. Демон войны. Ему, Зорьке, до него как до Китая раком…
— Да. Я так… просто… Ща! В башке колокол, бляха… — Вадька пытается встать, но его кренит вправо.
— Тихо-тихо, боец! — Удерживает его падение Мишин. — Я гляжу, тя здорово шандарахнуло. Слышишь хорошо меня? Я грю слышишь меня хорошо?!!!
