Капризность в голосе и кокетливый изгиб бровей было тем, что определяло Наталью до срыва. Помнила ли она себя сорвавшейся или нет, важно было следующее: девушка, если и боится, тем не менее, стремится оставаться собой. Существенная деталь в тревожной обстановке. Зорин, про себя решивший прогуляться, куда бы-то ни было, будь то часовня или другой мнимый объект, посуровел и выдержал строгое лицо.
— Кто вам сказал, что мы идём по морокам заморачиваться? Понравилось, что ли?! Мазохисты?
— А есть выбор?! — Крикнули хором, и Зорин не успел понять кто: Ваня и Люся или Ваня, Наташа. Он поглядел на Головного, тот сделал непритязательную мину: дескать, решать тебе, но с большинством я согласен.
— Понятно, ребята… — Вадим усмехнулся, ногтём указательного пальца пошкрябал шкурку дерева колодца. Поднёс палец к носу, задумчиво произнёс:
— Интересно, когда колодцы исчезнут, останется ли грязь под ногтями?
Произнёс риторически, в сторону, но взгляд его невольно коснулся Люси.
Людмила приняла сигнал, но ответила спустя. Подождав…
— Вопрос в том, насколько сильно ты этого хочешь.
— Я?! Хочу?
— Ну… да. Только не думай, что здесь всё решает прямолинейное сознание.
— Подсознание?
— Точно. Подсознание — вещь автономная, область неизученная и по определению потёмки души. Однако, подножим кормом для него служат наши флюиды. Эмоции, и скажу, скорей всего, бессознательные эмоции. Я бы сказала, неконтролируемые… Неуверенность, страх. Не явный страх, а внутренний. Нарастающий. В виде тревоги, беспокойства. Ярость, гнев, боль, тоска, печаль — это материал, из которого лепятся у каждого желания и нежелания. В мире физическом подобные проявления обыкновенный психо фон индивидуума. Здесь же, в проклятом царстве-государстве из глины подсознания выстраиваются всякие заморочки. Бред, заточенный под реальность.
Вадим, который давно внимал Людмиле как профессору парапсихологии, всего лишь сухо спросил:
— Выходит, мы опасны сами себе?
— Мы опасны лишь тем, что не знаем этого. Не умеем управлять. Басню читали «Мартышка и очки»? Во-от! Мы — мартышки, а вот это всё — очки…
— И мы норовим одеть их на задницу! — Схохмил Ваня и скорчил рожицу, тыкая в неё пальцем. — А лицо-то вот оно, вот оно, обезьяна глупая!
Смех разорвал воздух. Смеялись, понятно, над хохмой, здесь Ваня был на своём месте, однако… Вадим почувствовал: смеяться надобно чаще, пусть даже над пальцем. Серьёзность — враг незаметный, коварный… Смех да юмор расхолаживает, а строгий подходец неудобен в стране непонятного. Можно так закрутить мозги, что свинтить на них пробку.
— А-ха-ха… Ну, ты перец, Клим! У обезьяны разве лицо? Морда…
— А я не хочу быть ни обезьяной, ни мордой…
— Наташка, вопрос не в этом. Твой парень попутал мораль басни. — Олег, едва отсмеявшись, пояснил: — Обезьяна, неважно, или мартышка, знает, где у неё попа, а где морда. Она не знает, куда приспособить очки. Так и мы не умеем управляться мороком. Верно, моя дорогая ведьмочка?
Олег картинно обнял жену, зарывшись носом в её щёку.
Люся, зардевшись, ответила на поцелуй, после чего с улыбкой продолжила:
— Абсолютно верно, Олежка! Простите, никого не хотела оскорбить. Съеду с мартышкиной темы и, возвращаясь к твоему ногтю, Вадим… Грязь, что туда загнал экспериментально, не факт, что исчезнет, хотя… Пожалуй, что исчезнет. Как пропали, например, следы укусов от мошки на Кривосучье.
После секундного замешательства все кинулись ощупывать шеи. Вадим к стыду своему немедленно признал, что упустил сей уникальный момент: следы укусов — вспухшие участки кожи, стали ровными и гладкими, словно не было Кривосученского перехода. Ни зуда, ни покраснения. Чистенько. И так у каждого.
— Надо же! И думать забыл. — Головной тёр за ключицей. — А так чесалось первое время!
— А у меня… А у Наташки? У меня и руки и шея… — Недоумевал Ваня, трогая кисти. — Краснючее было, как крапивой отстегали. А ща… Ни намёка даже!
Вадим, нахмурившись, уставился на Люсю.
— Кривосучье… Это моё… Порожденье? — Медленно, словно трудно давалось, произнёс он.
Девушка кивнула, и в отличие от Зорина, с лёгкостью человека, давно постигшего сокровенные вершины. У самого же Вадима внутри скрежетало и сопротивлялось.
— Но…
— Без но, Вадим. Прими и согласись! Не цепляйся за здравомыслие, его тут нет. Логика, коль тебе нравится это слово, здесь на Холме, не линейна, не причинно-следственна. Она, матушка, абсолютна безрульна. Ведь мы не рулевые над своим подсознанием.
— Ты говоришь Холм, но были вне Холма. Пусть рядом, на короткое время, но вне!
— Мы были на Холме. Всё время.
Последняя фраза осталась за Люсей как приговор. Словно опустили топор и закрыли вопрос точкой. Жирной точкой. За молчанием, возникшем сразу, неловким молчанием, в мысли змейкой, ручейком потекло отчаяние. Пока ещё робкое, необжитое, но, то отчаяние, что собирается поселиться навсегда. Люся, увидев в какой ступор повергли её слова слушателей, поспешила тут же развеять удручающий эффект. Не давая сосредоточиться, испугаться…
— Помнишь, Вадим, ты стрелял по окнам?
Зорин вместо ответа взглянул наверх, там, где в предбашенной части храма должно отсвечивать стекло небольшого окошечка. Вернее должна зиять дыра, так как стекло Вадим разнёс пулей. Стекло… стояло на месте.
— Это к разговору о здешней логике. — Прокомментировала Люся.
Вадим поднёс бинокль, что рассмотреть поближе. Приближённое окошко жизнерадостно ловило блики солнца, а на стекле не было и тени ущерба. Ни поколыша, ни царапины. Он покрутил рядом, надеясь увидеть в дереве рытвину от пули, выпершую щепку, свидетельствующую о промахе, но, тем не менее, удостоверяющую реальность его выстрела. Ничего.
— М-да-а… — Зорин отнял глаза от окуляров. Губы вытянулись в глуповатую улыбку, какой потчует малоопытный ученик своего наставника. В голове было пусто.
— А чего логика? Вполне соответствует природе! — Неунывающий Климов водил биноклем. — Пришёл стекольщик. Обругал Вадима. Застеклил по новой.
Он весело оглядел друзей, но шутка не прошла. Никто не улыбнулся.
— Знаешь, — наконец молвил Вадим, не обращаясь конкретно, но глядя на Люсю, — как-то фиолетово после всего того, что случилось. В общем масштабе стекло — это такой пустяк, а может, я просто… устал удивляться.
— Мы стали привыкать. — Осторожно сказала Люся. — А удивляться нам еще, наверное, придётся. Впереди много всего…
— Значит, вперёд? — Теперь Вадим глядел на Олега, словно через зама своего хотел заручиться поддержкой большинства.
Олег одобрительно кивнул и посмотрел на остальных.
— Я думаю, никто не возражает. Наташка, ты как?
Мнение Натальи всегда считалось оппозиционным, даже не беря в расчёт её душевный надлом. Сейчас в зелёных Наташкиных глазах плясали знакомые капризные чёртики.
— Только сначала идём в часовню!
Против этой экскурсии никто не возражал, однако дымок, что струился из дымохода барака, гипнотически притягивал умы. Он постоянно менялся: густел, словно неутомимый истопник подкидывал дрова; погодя дым менял окраску, истончался и блек, но не умирал. Подпитывался вновь. В бараке, несмотря на жару, либо мёрзли, либо ждали… Разумеется, ждали тех, кому эта странность могла показаться дикой и абсурдной. То есть их…
ПРИВЛЕЧЕНИЕ. Наташа, далековатая от этих явлений, была первой, кто безошибочно вынес определение. Привлечение. Маяк. Если логика здесь не пляшет, а имеет свою изогнутую структуру, тогда… Дым — не огонь, а огонь — не тепло. Отсутствие взаимосвязи между двумя понятиями рождал путём исключений один единственный вариант. Их недвусмысленно приглашают.
После недолгих препирательств (исключительно с Натальей) было решено идти в часовню с обстоятельным осмотром и дисскусиями, но перед этим быстренько, как можно скоро вытянуть шею и заглянуть за дверь барака. Если там заурядный кокон, плюнуть и развернуться. Если же что-то необычное, быстрёхонько разобраться, если так получится, и затем откланявшись, пойти на означенную выше экскурсию. Наташа, потеряв единомышленников, в лице Вани и Люси, была вынуждена уступить нажиму большинства, но настояла, чтоб их «заглянуть» не затянулось в часы.
— Самое большее: минут десять-пятнадцать! — Провозгласила она.
Её уверили, что так и будет, если не быстрей всё выйдет в деле. Канистры и бутылки с водой решили оставить у колодцев, рассудив, что если и исчезнет что, так это вода в посуде, а не посуда с водой. Неодушевлённый предмет, взятый из правильного мира, не может уйти погуляти в параллель. Это не вязалось ни с чем. Хотя… Здесь многое чего не вязалось, но… решили рискнуть.
Барак, при близком рассмотрении, оказался добротно сколоченным сооружением с промазанной густой паклей в щелях между брёвнами. Сквозняки монахи не жаловали и, судя по неостывающей печке, тепло любили также летом. Второй барак поодаль выглядел ничем не примечательней первого, разве что дым из него не клубился. И на первом и на втором Зорин не углядел окон, но с выводами торопиться не стал. Возможно, окна выходили в слепой для глаза зоне. Вадим, идущий в голове группы, размышлял, монахи ли там вообще или какое новое порождение, загадкой и сюрпризом, ждущее их на пороге. За пару шагов до двери ёкнуло сердце, волнительно похолодели пальцы, потянувшись, но, ещё не дотронувшись до дверной скобы. Зорин вдруг интуитивно увидел: ТАМ не коконы. И не монахи. ТАМ пропасть всякого в себя.
