померещилось. Я и не узнаю Мишеля, я его в последний раз видела, как ему два года
исполнилось. Потом короля вывозили, мы в подполье ушли…, Двадцать пять лет ему, большой
мальчик».
Марта коротко вздохнула и потянула на себя большую, с бронзовой ручкой, так знакомую ей
дверь.
В Латинском квартале было безлюдно. Студенты разъехались на каникулы, занятия в Сорбонне
закончились. Высокий юноша, в простом сюртуке, что шел по улице, зажав под мышкой папку с
бумагами, подняв голову, посмотрел на вечернее небо.
-Жалко будет уезжать, - подумал Нат. «Месье Бернар предлагает остаться, сначала помощником
адвоката, а там - посмотрим, как он сказал. Но ведь мама совcем одна…, И Дэвид, он, же
подросток еще…, Он мой брат, и круглый сирота. Надо с ним рядом быть»
Мать написала ему о смерти отца. Потом стал писать Дэвид - аккуратным, еще ученическим
почерком. Нат аккуратно отвечал на письма, рассказывая ему о Сорбонне и Париже. Когда
погибла Тони, Нат написал брату: «Я обязательно вернусь, мы теперь вдвоем остались. Летом я
получаю диплом, так что к сентябрю буду в Америке. Меня в Париже ничего не удерживает».
Он лукавил. Увидев впереди еще освещенную булочную, Нат остановился и пригладил темные,
чуть вьющиеся волосы. Он помялся на тротуаре, и услышал звонкий, веселый голос: «Месье
Фримен! Заходите, я вам багет оставила, и пирожные ваши любимые, с кремом».
Она стояла за прилавком - маленькая, ладная, с черными, пышными волосами, и кожей цвета
лучших, нормандских сливок. «Мы уже закрываемся, - девушка блеснула жемчужными зубами.
«Как у вас дела в ресторане идут?»
-Отлично, мадемуазель Ле Блан, - Нат покраснел, рассчитываясь. «Заходите, я буду рад вас
видеть»
-Неужели? - тонкая бровь поднялась вверх. Ее звали Бланш, Бланш Ле Блан, «белее белого», -
смеясь, говорила она. Нат уже два года покупал хлеб в одной и той же булочной - просто, чтобы
вдохнуть ее запах - выпечки и пряностей, чтобы увидеть, как она, с засученными до локтей
рукавами платья, замешивает тесто.
-Завтра, - со значением сказала мадемуазель Бланш, - будут марципаны. Я вам отложу. В ресторан
я бы пришла, - девушка развела руками, - но не с кем, месье Фримен. А одной неприлично, - она
сморщила изящный носик. «Спокойной вам ночи».
-И вам тоже, - он зарделся. Повернув во двор, поднявшись на четвертый этаж, Нат осторожно
постучал в дверь своей каморки.
-Я здесь, - донесся до него мужской голос. Мишель лежал на кровати, закинув руки за голову,
смотря в потолок. Нат положил покупки на стол. Присев на каменный подоконник, юноша взглянул
на черепичные крыши Парижа.
Он услышал, как чиркнуло кресало. Мишель, раскурив сигару, привалившись к стене, обреченно
сказал: «Приехали. Я их видел сегодня, всех - маму, отца, Пьера…».
Нат помолчал и осторожно заметил: «Может быть, ты на улице к ним подойдешь..., Хотя нет, это
тоже опасно».
-Тебе почта пришла, - Мишель кивнул на стол. Он провел рукой по коротко стриженым, белокурым
волосам: «Я маму так давно не видел, понимаешь. Только письмо передал, с отцом, когда мы из
Москвы уходили. Я не хочу, чтобы они сейчас из-за меня рисковали».
Нат распечатал письмо: «Дорогой племянник Натаниэль, пишет вам отец Констанцы, дедушка
вашего брата - Джованни ди Амальфи. Я приехал преподавать в Сорбонну, на год. В Париже ваша
тетя Марта, и кузины, мы были бы очень рады вас видеть. Меня вы можете найти на кафедре
математики».
Нат передал записку Мишелю. Тот пробежал ее глазами: «Они же не знают, что я здесь».
- И не узнают, - уверил его Нат. «Слово чести. А ты бы ехал на Эльбу, дорогой мой, вместо того,
чтобы срок на каторге зарабатывать».
-Я еще не все сделал, - голубые глаза сверкнули в полутьме каморки. «И хватит об этом,
пожалуйста. Накрывай на стол, - Мишель поднялся и прошел к нише в стене, прикрытой холщовой
занавеской, - я мясом разжился. Потом я тебе с перепиской помогу, ты еще работу взял, как я
вижу, - он кивнул на папку.
-Спасибо, - ответил Нат. Поставив на стол грубые, фаянсовые тарелки, юноша неожиданно весело
заметил: «Попробуем, что за ветчина у сторонников его величества».
-Отменная ветчина, - уверил его Мишель и оба расхохотались.
Нат сварил кофе с кардамоном. Хозяин его ресторана потерял ногу в египетском походе
Наполеона. Когда его величество уехал из Парижа на Эльбу, Нат, зайдя в ресторан, остановился -
все литографии с портретами императора были сняты со стен. «Что, месье Жилон, - не удержался
Нат, - вы у нас теперь роялист, внезапно?»
-Язык свой прикуси, - посоветовал хозяин. Он, стоя на кухне, наблюдал за тем, как булькал на
плите биск. Жилон в армии был поваром, и привез из Египта множество восточных рецептов -
острых, пряных. Когда они с Натом, сидя в задней комнате, разбирались со счетами поставщиков,
Жилон затянулся кальяном, и хмуро сказал: «Это ненадолго, дорогой мой. Париж еще забурлит, и
вся Франция тоже. А что я портреты снял - его величество меня простит, незачем каторгой
рисковать. Надо просто спокойно работать и ждать его возвращения».
Нат тогда, неожиданно, спросил: «А вы видели, его величество?»
-Даже кормил его, - Жилон рассмеялся и вдруг посерьезнел: «Он, дорогой мой, каждого солдата в
армии в лицо знал, и по имени. Нет других таких полководцев, как он, и не будет, никогда».
Так они с Мишелем и познакомились. Месье Жилон попросил приютить посланца его величества.
Мишель был в Париже под чужими документами, надежными, как он сказал. Нат даже не стал
спрашивать - чем занимается капитан де Лу. Они в первый же вечер выяснили, что оба из одной
семьи, что приемная мать Мишеля - младшая сестра покойного отца Ната. Мишель говорил, что он
в Париже до конца лета, а потом, как он выразился: «отправится дальше».
Отпив кофе, приняв от Ната пирожное, Мишель усмехнулся: «К мадемуазель Бланш заходил, вижу.
Так и будешь у нее багеты покупать, до тех пор, пока в Бостон не уедешь?»
Нат покраснел и что-то пробормотал. «Мне, - заметил Мишель, вытирая пальцы салфеткой, - она
пирожных не оставляет, месье Фримен, - он подмигнул юноше.
-Я цветной, - хмуро ответил Нат, убирая со стола, - а она белая. Не по пути нам, Мишель. Зачем я
ей нужен? Я тебе рассказывал, в Америке на такие браки косо смотрят. Пусть по мне и не видно,
что я цветной, а все равно - в паспорте это написано, и у моих детей так же будет.
-Если женщина тебя любит, ей это не важно, - махнул рукой Мишель. Нат, разозлившись,
выпрямился: «Не знаешь ты, что такое рабство. У нас, на севере, хоть и нет его, а все равно -
цветные от белых отделены. Вот я, дипломированный адвокат, и что? Меня в суд никто не пустит.
Все документы буду я готовить, а выступать на защите белому придется. Какая женщина захочет
своим детям такой судьбы? Ездить в отдельных почтовых каретах, останавливаться на постоялых
дворах для цветных..., Нет, нет, я о ней и думать даже не хочу, - Нат представил себе ее кремовую,
нежную кожу, черные, большие глаза, кудрявые волосы, и повторил: «Не хочу».
Мишель долго молчал, затягиваясь сигарой, а потом спросил: «А у вас, на юге - негры восстания не
поднимают? Или им в рабстве нравится? - он зорко посмотрел на юношу.
-Кому же там понравится, - в сердцах отозвался Нат. «А восстания…, Было несколько, но откуда
неграм оружие взять? Бегут на север, и все. Как мои родители убежали. Есть Подпольная Дорога,
есть проводники, безопасные дома..., Я тебе говорил, так моя сестра погибла, и мамы первый
муж. Только это капля в море. Мой дядя Тедди правильно говорит - надо все делать законным
путем, как мой отец мою бабушку освободил».
Мишель потушил сигару. «Пока вы своего законного пути будете дожидаться, - сочно сказал он, - у
вас внуки родятся, и тоже - в рабстве. А что оружия у негров нет, это, дорогой мой, дело
поправимое. Мы, как из России уходили, с нами тысячи крестьян сбежали, тоже рабов. Если бы мы
оружие им дали - они бы против своих владельцев поднялись, уверяю тебя». Мишель указал за
окно: «Ты мне рассказывал, с Елисейских полей их солдаты уходят, в деревню. Не хотят в Россию
возвращаться».
-Но ведь это надо проливать кровь..., - неуверенно заметил Нат. «Ты говорил, что не согласен с
тем, что твой отец делал».
-Мой отец, - отчеканил Мишель, - когда мне было четыре года, привел меня на панихиду по
Марату в Клубе Кордельеров, и заставил поцеловать его сердце. Окровавленное. Я это очень
хорошо помню. Мой отец был опасный сумасшедший, вот и все. И то, что он делал, было не ради
Франции, а ради удовлетворения его жажды к власти». Он вздохнул: «Это совсем другое. Для
