— Ну, что ж, — сказал антиквар, — перейдем теперь к делу.
— Давайте, — сказал Колен.
— Ваш пианоктейль — грандиозная штука. Я предлагаю за него три тысячи инфлянков.
— Нет, — сказал Колен, — это слишком много.
— А я настаиваю на этой сумме, — сказал антиквар.
— Это же бред собачий!.. Я не согласен. Больше двух тысяч ни за что не возьму.
— Тогда, — сказал антиквар, — увозите его назад.
— Нет, я не стану продавать его вам за три тысячи! — сказал Колен. — Я не хочу вас грабить.
— Грабить! — вскричал антиквар. — Да я могу тут же загнать его за четыре «косых»…
— Вы прекрасно знаете, что не будете его загонять.
— Само собой, — подтвердил антиквар. — Давайте ни по-вашему, ни по-моему: две с половиной, и по рукам.
— Идет, — сказал Колен.
— Вот, держите, — сказал антиквар.
Колен взял деньги и старательно упрятал их в бумажник. Он слегка пошатывался.
— Что-то я не твердо стою на ногах, — сказал он.
— Естественно, — сказал антиквар. — Заходите ко мне иногда послушать стаканчик— другой.
— Непременно, — сказал Колен. — А теперь мне пора идти, а то Николя будет ругаться.
— Я провожу вас немного, — сказал антиквар. — Мне все равно нужно кое-что купить.
— Вы очень любезны, — сказал Колен.
Они вышли на улицу. Сине-голубое небо почти касалось мостовой, и там, где облака плюхались на землю, оставались большие белые пятна.
— Была гроза, — сказал антиквар.
Они прошли вместе несколько метров, потом спутник Колена остановился перед универсальным магазином.
— Подождите меня минуточку, я сейчас, — сказал он. Антиквар вошел в магазин. Сквозь ветровое стекло Колен видел, как он выбрал какую-то штуку и внимательно разглядел ее, прежде чем положить в карман.
— Вот и я, — сказал он, прикрывая за собой дверь магазина.
— Что вы купили? — спросил Колен.
— Ватерпас, — ответил антиквар. — Как только я вернусь домой, я исполню подряд весь свой репертуар, а потом мне все же придется выйти по делам…
XLVI
Николя мрачно глядел на плиту. Он сидел перед ней на табуретке с кочергой и паяльной лампой в руках и обследовал ее нутро. Конфорки постепенно становились какими-то дряблыми, а стенки из листового железа — мягкими, напоминая по плотности тоненькие ломтики швейцарского сыра. Услышав шаги Колена в коридоре, Николя выпрямился. Он чувствовал себя очень усталым. Колен толкнул дверь и вошел в кухню. Вид у него был довольный.
— Ну как, — спросил Николя, — удачно?
— Да, я его продал, — ответил Колен, — за две с половиной тысячи.
— Две с половиной тысячи инфлянков?
— Да.
— Колоссально!..
— Я тоже на это не надеялся. Что, изучаешь плиту?
— Ага. Она на глазах превращается в дровяную печь, и я, черт побери, ума не приложу, чтобы это значило.
— Очень странно, — согласился Колен. — Впрочем, не более чем все остальное. Ты заметил, что происходит с коридором?
— Да, кафель там превращается в дерево.
— Повторяю еще раз, — сказал Колен, — я не хочу, чтобы ты оставался здесь.
— Пришло письмо, — сказал Николя.
— От Хлои?
— Да. Оно на столе.
Распечатывая конверт, Колен услышал нежный голос Хлои, и, чтобы прочесть письмо, ему надо было только слушать. Вот что она писала: «Колен, дорогой мой, я чувствую себя хорошо. Погода здесь прекрасная. Единственно, что неприятно, это снежные кроты — зверьки, которые живут под снегом. У них рыжий мех, и они громко воют по вечерам. Они нагребают сугробы, о которые то и дело спотыкаешься. Солнце сияет вовсю, и я скоро вернусь».
— Это добрая весть, — сказал Колен. — Да, так вот, ты должен перебраться к Трюизмам.
— Нет, — сказал Николя.
— Не нет, а да. Им нужен повар, а я не хочу, чтобы ты тут оставался. Ты стареешь день ото дня. Повторяю, я подписал за тебя контракт.
— А как же мышка? — спросил Николя. — Кто будет ее кормить?
— Я займусь ею сам.
— Это невозможно. И я сразу стану чужим для вас.
— Да нет же! Но тебя давит атмосфера нашего дома. Никто, кроме меня, не может ее вынести.
— Ты все твердишь одно и то же, а что толку?
— Не в этом дело.
Николя встал и потянулся. Вид у него был печальный.
— Ты больше не готовишь по рецептам Гуффе, — продолжал Колен. — Ты запустил кухню и на все махнул рукой.
— Ничего подобного, — запротестовал Николя.
— Дай мне договорить. Ты больше не надеваешь выходной костюм по воскресеньям и не бреешься каждое утро.
— Ну, это не преступление.
— Нет, преступление. Я не могу тебе платить столько, сколько ты стоишь. Правда, теперь ты уже и стоишь меньше, и это отчасти по моей вине.
— Чепуха, — сказал Николя. — Ты же не виноват, что у тебя начались неприятности.
— Нет, виноват, — возразил Николя. — Это случилось потому, что я женился, и потому, что…
— Глупости. А кто будет стряпать?
— Я, — сказал Колен.
— Но ты же пойдешь работать!.. У тебя не будет времени.
— Нет, я не пойду работать. Я ведь продал пианоктейль за две с половиной тысячи инфлянков.
— Крупное достижение, — усмехнулся Николя.
— Так или иначе, но ты отправишься к Трюизмам.
— До чего же ты мне надоел! — воскликнул Николя. — Ладно, я уйду, но с твоей стороны это свинство!
— К тебе вернутся хорошие манеры…
— Да ты только и делал, что ругал меня за хорошие манеры!..
— Верно, потому что в моем доме они были ни к чему!
— До чего же ты мне надоел, — сказал Николя. — До смерти надоел!
XLVII
Колен услышал стук и поспешил открыть дверь. На одном его шлепанце зияла здоровенная дыра, поэтому он спрятал ногу под коврик.
— Высоко вы живете, — сказал, входя, профессор д'Эрьмо. Он никак не мог отдышаться.
— Здравствуйте, доктор.
Колен покраснел от смущения, потому что ему пришлось вытащить ногу из-под коврика.
— Вы сменили квартиру? Прежде вы жили куда ближе.
— Нет, это та же квартира.
— Нет, не та же, — сказал профессор. — Шутить, молодой человек, надо с серьезным видом и более остроумно.
— Да? Вероятно.
— Ну, как дела? Как наша больная? — спросил профессор.
— Ей лучше, — ответил Колен. — И выглядит она лучше, и болей больше нет.
— Гм… Это весьма подозрительно.
В сопровождении Колена профессор направился в комнату Хлои. Ему пришлось наклонить голову, чтобы не стукнуться лбом о притолоку, но как раз в этот момент притолока прогнулась, и профессор громко выругался. Хлоя лежала в постели, она расхохоталась, глядя на эту сцену.
Комната сильно уменьшилась в размерах. Ковер тут, в отличие от ковров в других комнатах, заметно утолщился, и кровать стояла теперь в небольшой нише, обрамленной атласными занавесками. Широкое окно во всю стену было уже окончательно разделено выросшим каменным перекрестьем на четыре квадратных оконца, сквозь которые сочился сероватый, но не тусклый свет. В комнате было тепло.
— Вы все еще будете меня убеждать, что не поменяли квартиру? Да? — спросил д'Эрьмо.
— Клянусь вам, доктор… — начал было Колен, но умолк, потому что поймал на себе встревоженный и подозрительный взгляд профессора.
— …Я пошутил, — закончил он со смехом. Д'Эрьмо подошел к кровати.
— Что ж, раздевайтесь, я вас послушаю. Хлоя распахнула пуховую накидку.
— А-а, они вас там соперировали… — произнес д'Эрьмо.
— Да, — ответила Хлоя.
Под правой грудью у нее виднелся аккуратный круглый шрамик.
— Они извлекли нимфею, когда она завяла? — спросил профессор. — Стебель был длинный?
— Кажется, с метр. И большой цветок двадцати сантиметров в диаметре.
— Препротивная штуковина, — пробормотал профессор. — Вам не повезло. Они редко вырастают до таких размеров.
— Ее убили другие цветы. Особенно подействовал на нее цветок ванили, который они поставили рядом со мной в последние дни.
— Странно, — удивился д'Эрьмо, — никогда бы не подумал, что цветок ванили может оказать такое действие. Я рекомендовал бы скорее можжевельник или акацию. В медицине, знаете ли, сам черт ногу сломит, — заключил он.
— Наверное, — согласилась Хлоя.
Профессор прослушал ее, затем выпрямился и сказал:
— Все в порядке. Конечно, следы остались…
— Да? — переспросила Хлоя.
— Да, — подтвердил профессор. — Одно легкое у вас теперь полностью выключено, или почти полностью.
— Это меня не беспокоит, раз другое работает!
— Если что-нибудь случится с другим легким, то это будет весьма неприятно для вашего мужа.
— А для меня?
— Для вас уже нет, — ответил профессор и встал. — Я не хочу пугать вас понапрасну, но будьте осторожны.
— Я буду осторожна, — сказала Хлоя. Зрачки ее расширились, и она растерянно провела ладонью по волосам.
— Но как я могу быть уверенной, что я больше ничего не подхвачу? — спросила Хлоя чуть не плача.
