от Невы снова нарастает, близится!
— Ра-а-а!
Опять рядом — знакомая, родная речь, руготня. Солдаты рассыпались по всему обширному шведскому штерншанцу. Еще раны не перевязали, не отдышались — раздается команда:
— Насыпай вал!
Окопы меняют фронт, поворачиваются дулами и жерлами к крепости.
Никто не заметил, когда начало светать. Неожиданно увидели, что небо просветлело, а вода в Неве все еще темная. И посреди нее сурово и громоздко поднимаются стены Нотебурга.
Но теперь солдаты видят крепость с другой стороны, от квадратной воро́тной башни. Темнеют глубокие бойницы.
Через Неву переправились пушкари. Логин Жихарев ощупывал первые взятые с боя орудия. Одно шведы успели заклепать, одно утопили в протоке, спеша переправиться на остров.
Жихарев выбирал место для своих мортир. Он облюбовал небольшую плоскую поляну вблизи штерншанца. Пушкари торопились, копали ходы, разворачивали лафеты, подтаскивали ядра.
Всем мешал Трофим Ширяй. Он путался среди пушкарей и жалостливым голосом рассказывал:
— Я же у шведов в плену был.
— Ври больше, — посоветовал ему Логин.
— Вот те крест, — клялся Троха.
Вместе со свитой на завоеванный штерншанц прискакал Шереметев. Черный жеребец под ним перебирал копытами.
Фельдмаршал, грузно трясясь на размашистой иноходи, подъехал к берегу. Жеребец, раздувая ноздри, вошел в воду по колена. Борис Петрович вытащил трехсуставчатую подзорную трубу. Долго смотрел на Нотебург. С угловой башни выстрелили. Пуля слегка взбуравила воду. Черный жеребец вынесся на берег.
Фельдмаршал подъехал к штерншанцу, поблагодарил солдат:
— Молодцы, лихо вышибли шведов!
Через минуту плащи Шереметева и его свиты черными крыльями взмыли над протоптанной уже дорогой к переправе. Спешили вернуться в ставку.
О событиях этой ночи в поденном «юрнале» было записано:
«В 1-й день октября о 4-х часах по утру, тысяча человек… в суда посажены, и на другую сторону Невы посланы, где неприятельский шанц и окоп стояли, дабы оныя взять, и проход на другой стороне занять, и в том щастливое споспешество получено».
После полудня загремели барабаны на левом берегу. Дробь подхватили на правом.
Солдаты повылезали из окопов. На стене крепости появились шведы и среди них — высокий старик в железном шлеме под длинным, развевающимся пером. Наверно, это был сам Шлиппенбах, комендант нотебургский. Рядом с ним стояли офицеры, их можно было различить по золотым шнурам на мундирах. Офицеры показывали Шлиппенбаху на группу всадников на левом берегу Невы.
Один всадник спешился, отстегнул шпагу и сел в лодку. С трудом выгребая против течения, поплыл прямо к крепости.
Шведы ушли со стены.
С берега видели, как на острове встретили лодку. Посланного повели за башню, в ворота.
Шереметев подъехал к батарее на мысу. Сняв жесткую, обшитую позументом треуголку, приветствовал командира той батареи Петра Михайлова. Они совещались, посматривали в сторону Нотебурга.
Посланный от Шереметева увез в крепость письмо к Шлиппенбаху.
Так как Нотебург обложен русскими войсками со всех сторон, говорилось в письме, так как защита острова приведет только к напрасному кровопролитию, шведам предлагалась немедленная и почетная сдача.
Ответа не было. Посланный не возвращался.
Бомбардирский капитан Петр Михайлов сказал Шереметеву:
— Поверь, Борис Петрович, задержать не осмелятся.
Но когда фельдмаршал отъехал, велел пушкарям зарядить мортиры.
Солдаты на обоих берегах Невы хорошо понимали значение всего, что происходило. Они тревожно ждали, когда появится парламентер. Ловчей примащивали мушкеты. Досылали пули в ствол.
Трофим Ширяй все допытывался о судьбе парламентера у своего капрала:
— К шведам попал… А ежели не отпустят?
— Авось обойдется, — успокоительно произнес капрал.
— Авосю не вовсе верь, — ввернул Троха, но тотчас остерегся, поотодвинулся. Начальство не очень жаловало его прибаутки, капрал только покосился.
— Пойду-ка я к своим пушчонкам, — сказал Жихарев, слышавший этот разговор.
Он направился к мортирам, которые уже стояли на полянке ровной линией.
Солдаты на правом берегу первыми заметили парламентера. Ширяй, с удобством растянувшийся на макушке холма, сообщал тем, кто был в шанце и из-за вала не мог все видеть в таких подробностях:
— Ведут… В лодку посадили… Оттолкнули лодку…
Шереметев поспешил встретить парламентера. Долго слушал его, наклонив голову. Потом вместе с ним отправился на батарею к Петру.
Комендант Шлиппенбах на требование о сдаче отвечал уклончиво. Сам он своею властью столь важный государственный вопрос решить не может. Он просил четыре дня, чтобы дождаться совета и разрешения от старшего по чину, коменданта Нарвской крепости.
Петр криво усмехнулся маленьким жестким ртом.
— Старая лиса, этот Шлиппенбах. Знаем, зачем ему надобна отсрочка. Толковать с ним больше не о чем. Дозвольте, господин фельт-маршалк, начинать…
Мортиры капитана Петра Михайлова первыми начали прямой обстрел Нотебурга. Подали громовые голоса и соседние и заречные батареи.
О том в боевом журнале — новая запись:
«Понеже о сем комендантовом вымысле о продолжении времени у нас дозналися, того ради соответствовано ему на сей комплемент пушечною стрельбою и бомбами со всех наших батарей разом, еже о 4 часах после полудня начато…».
С этой минуты рев пушек на Неве не умолкал.
9. «ПИЛЬНАЯ МЕЛЬНИЦА»
В нескольких верстах от взятого штерншанца находилась «пильная мельница». Она стояла на речке, впадавшей в озеро, и, как видно, работала до последнего времени.
Речка во всю ширину была запружена разнятыми плотами. Замшелые, влажные колеса, наверно, еще вчера принимали на свои ступицы напор воды, а железные пилы со скрежетом вгрызались в бревна. Свеженарезанные доски штабелями лежали на дворе.
Место было глухое. Лес начинался от самой изгороди. Единственная дорога огибала мельницу и уходила в сторону шведской крепости Ниеншанц.
На эту пильню был поставлен караул, состоявший из сотни солдат.
В первые же часы Трофим облазал все закоулки, и на чердаке нашел смертельно перепуганного старика шведа, здешнего пильщика. Углы под скатами чердака были в густой паутине. Повсюду валялось какое-то тряпье, начисто обгрызенные кости. Старик забился в угол. Глаза его светились, как у кошки ночью.
Трофим вытащил шведа, тот все закрывал лысую голову, боясь, что его ударят.
— Экой ты жалкий, — посочувствовал солдат, — да, поди, и голоден.
Пильщик затряс головой, показывая на беззубый рот. Ширяй вытащил из-за пазухи кусок хлеба, густо посыпанный солью. Разломил его. Половину отдал старику.
Он жадно жевал окостеневшими деснами. По-русски говорил плохо. Трофим понял, что старик решил остаться на пильне. Он знает, что русские добрые люди, они не обидят бедного, слабого человека.
— Русска карош… карош… — говорил старик, давясь солью.
Соль ранила десны, но выплюнуть ее он боялся.
У Трохи маленький, острый носишка вверх задрался. Солдат покровительственно хлопает пильщика по костлявому плечу:
— Вот ведь как оно бывает: кому — страсти-напасти, кому — смехи-потехи… Не горюй, старичок, я тебе ужо поснедать принесу.
