<1868>
ВЕЛИКИЙ МУЖ
(Из Вл. Сырокомли)
"Великий муж, — читаю я в газете, — Отправился ad patres…" [22] Вот беда! Что этот муж существовал на свете, Не ведал я, клянусь вам, господа! Богатые скрываются в могилах, Но и туда, угаснув, вносят спесь; А я, бедняк, покуда мыслить в силах, Мечтаю так, что не угасну весь, Что хоть денек после моей кончины Я в песенках моих останусь жив, Что вы, друзья, в минуту злой кручины Припомните тоскливый их мотив. Но, может быть, мечтаю я напрасно И дерзостно? Простите мне, друзья! Мечтать — не грех. Мечтают безопасно И пахари и гордые князья. Мечтает тот, кто орошает потом Свой тяжкий труд. Мечтает и богач… Идти пешком, отдавшися заботам, Или помчись в карете барской вскачь, — Не все ль равно? Одной достигнешь цели, Отправившись в сырую землю-мать, С той разницей, что я в досках из ели На кладбище улягуся дремать, А ты уснешь, великих дел сподвижник, Муж доблестный, под мраморной плитой! А надо мной увесистый булыжник Окажется близ сосенки густой. Там — кипарис, а здесь — сосна… Но вздохом Безумно я не выражу тоски: Булыжник мой покроется лишь мохом, А мрамор твой рассыплется в куски.
МОГИЛЬЩИК
(Из Вл. Сырокомли)
Гроб стоит в костеле, и органа звуки Слышны издалека. Нищих хор поет. Пьяненький могильщик, опустивши руки На тяжелый заступ, речи с ним ведет: "Ты, почтенный заступ, служишь мне исправно! И песок, и глина знают твой удар… Раз… два… три… четыре… Вырыл ты недавно Две могилы хлопам, столько же для бар. И теперь скончался пахарь небогатый. Знать, ему такая доля суждена? Он ребят оставил: был мужик женатый. Бедные сиротки, бедная жена! Ну, да что бабенка! Знаем вдовье дело: Молится и хнычет, а потом тайком… Экой я философ! Рассуждаю смело, Потому что, грешник, нынче… под хмельком. Кто-нибудь, примерно, побродив по свету. Кончится: могилу живо смастеришь… Меньше человеком, человека нету, — Кажется, потеря? А, глядишь, барыш. Божие подобье — человек разумный; Так его не бросишь, как бросают скот… И звонарь получит за трезвон свой шумный И на гроб, на свечи явится расход. Ксендзу за молитвы попадет копейка, Нам — за то, что яма вышла хороша. Каждому — доходец… Смерть, хоть лиходейка, А приносит людям пропасть барыша. Что один теряет на земле с кручиной, То другой находит: бог премудр и благ… А в могиле тело сделается глиной Остов человека распадется в прах; Змейка вкруг младенца обовьется нежно; Мышь чрез ухо влезет в череп мудреца, Съест мозги и деток выведет прилежно, И довольна будет милостью творца. Эх, кажись я плачу?.. Молвлю без досады
Не один же создан человек с душой! Всемогущим также созданы и гады, И они имеют аппетит большой. Трупами людскими "ближний" поживится; Прах и кости станут пылью гробовой, А от этой пыли почва утучнится. И зазеленеет сочною травой. Да травой ли только? — Если был мошенник, Если был покойник с ближними жесток, На его могиле явится репейник, А добряк-покойник вырастит цветок. Деревцо красиво встанет на кургане, — И оно годится для людских потреб… Да и так бывает: бедные крестьяне Все кладбище вспашут и посеют хлеб. Из зерна родится пышная пшеница. Ох, как будет славно, хорошо, когда На груди отцовской молодая жница Свяжет сноп тяжелый, не боясь труда! Что за важность, если труп мой червь изгложет? О такой безделке я не хлопочу. Если труп истлевший землякам поможет — Вот моя награда! Вот чего хочу! Я, бедняк, на бога слепо уповаю. Смолоду я много пролил горьких слез, И теперь, под старость, тело прикрываю Рубищем и зябну, в зимушку-мороз. Мне вчера так сладко, с умиленьем, с жаром, Обещал священник, что за нищету, За мое терпенье, получу недаром Славное местечко… там, на том свет_у_. Боже! Наградишь ли, как сложу я кости, Чудною наградой?.. Будет дар хорош, Если мои кости внукам на погосте Вырастят цветочек да густую рожь".
МЕЛОДИИ ИЗ "ЖЕЛТОГО ДОМА"
(Из Вл. Сырокомли)
I
Я владею целым миром, всем, что в мире обитает, Что в нем" плавает и ходит, пресмыкается, летает. И земля, и свод небесный — все мое! Владея ими, Не боюся власть утратить над вассалами моими. Небеса ключом я запер осторожно, со сноровкой. И связал я твердь земную длинной, крепкою веревкой; Ключ — в кармане, а веревку вам не вырвать и тисками! За концы ее схватился я обеими руками… Люди, тише! Духи, тише! Вы себя ведите строже! Не шуметь, не волноваться — а не то… избави, боже! Покосясь на вас сердито, так и топну, погодите, Что в смущеньи и тревоге кувырком вы полетите! Тише, тише… Спаи, хочу я, но сомкнуть глаза нет мочи. Загасить скорее солнце! Блеск его мне колет очи… Если ж солнце не захочет прекратить мое терзанье, Голову ему обрейте без пощады, в наказанье, Как и мне ее обрили мраколюбцы-лиходеи, Чтоб она не проливала в свет блестящие идеи.
II
Смотрите! Вот в печку чертенок вскочил. Я встретил его, будто кума, учтиво. Чертенок из всех выбивается сил, Огонь раздувает он крыльями живо.
Микстуру для света готовит и рад, Что опиум с маком мешает когтями; Влил капельку крови, чтоб был аромат, Дополнил, для вкуса, лекарство… слезами.
Горчицы достал из французских газет, Кваску — из немецких; взял мелкие крохи Надутого чванства из них же, чтоб свет Понюхал, чем пахнет от нашей эпохи.
Микстуру в бутылку старательно влил, Закупорил крепко с улыбкою злою, И горлышко склянки своей засмолил Смолою кипящею, адской смолою.
Потом сигнатурку принялся писать, И вот что на ней написал он сурово: "В столетье три раза ее принимать, Тогда человечество будет здорово".
III
Ах, войдите, милый доктор, вы учились, без сомненья, Различать все минералы, и металлы, и каменья. Вас просить я смею: Повнимательней взгляните, как мне люди порадели, Удивительные четки люди добрые надели На больную шею. Тверды, будто бриллианты, и воды прозрачней, чище, Эти четки озаряют наше бедное жилище: Будто солнце блещут, — И мильонами сияний, чрез мгновение, проворно Изменяясь, отливаясь, удивительные зерна Радужно трепещут. Как головка у булавки, посредине каждой четки Капля красная из крови, точно у сиротки, Светится алмазом. И от них благоуханье к небу ясному струится, Но внутри их — ты не пробуй — горечь адская таится, Отравишься разом. Назови же этот камень. Отвечай мне, доктор. Ну-ка! Или знать всего не может эскулапская наука? Мой ученый жалкий! Мне же сердце подсказало, сердце — вещий мой оратор: То сухие слезы негра. Вызвал их злодей плантатор И бичом и палкой.
1874
