3 марта 1878
РУСНАЦКАЯ ПЕСНЯ
Трели соловьиные, Песни лебединые Ночью притаившися, Слышу у калины я.
Ох, моя калинушка, Гордая, зеленая, Как ты пышно выросла, Солнцем не спаленная.
Нежно ты румянишься Под ночною зорькою; Но зачем ты славишься Над осиной горькою?
Не гордись, не важничай, Барыня-калинушка, — Ведай, что здоровое Деревцо-осинушка…
Листья на осинушке Трепетно колышатся. В этом робком трепете Голоса мне слышатся:
"Да, мы листья горькие, Но зато здоровые; Вынесем безропотно Наши дни суровые.
Вырастем, сравняемся Мы с калиной свежею; Как она, не будем мы Деревцем-невежею".
Белорусская поэзия
ПАН ДАНИЛО
(Белорусская песня)
Поехал пан Данило на страшную войну, Оставил мать-старуху да верную жену.
Ему старуха пишет: "Сынок родимый мой, У нас в семье неладно, вернись скорей домой.
Жена твоя гуляет все ночи напролет И выпила до капли из бочек сладкий мед.
Все сукна износила, замучила коней, И денег ни полушки не водится у ней".
Данило воротился и смотрит палачом, Жена его встречает, невинная ни в чем,
Сынка в объятьях держит… Суровый человек, Данило, саблю вынув, ей голову отсек;
Внимательно и зорко он осмотрел подвал: Никто из бочек меду ни капли не пивал;
Сундук тяжелый отпер: целехонько сукно, Убитою женою не тронуто оно.
Отправился в конюшню обманутый злодей; Овса и сена вдоволь у бодрых лошадей.
Он бросился в светлицу: там золото лежит, А мать его, старуха, над золотом дрожит.
"Здорово, мать, здорово… Жена моя в избе, Ее убил я саблей, но грех весь на тебе;
Твой первый грех, что рано Данило овдовел, А грех второй, что сын мой теперь осиротел,
А третий грех… покайся, родная, пред концом…" Данило речь не кончил, он досказал свинцом.
1868
Сербская поэзия
СКУТАРСКАЯ КРЕПОСТЬ
(Сербская легенда)
1
Печально, задумчиво царь Вукашин По берегу озера ходит; Он тяжко вздыхает и с горных вершин Очей соколиных не сводит. Хотел он твердыню построить вдали, Опору для сербской прекрасной земли, Но злая нечистая сила По камню ее разносила.
Никто Вукашину не может помочь: Работают все без измены, Что сделают днем, то развалится в ночь —
Фундамент, и башни, и стены. И зодчие, в страхе молитвы творя, Толпами бегут за чужие моря: Царь выстроить крепость торопит, И головы рубит, и топит.
Скутарское озеро плещет волной О берег со злобою дикой, И вот выплывает сам царь водяной И речь начинает с владыкой: "Здорово, приятель, земной властелин! К тебе выхожу из подводных долин, Услугой платя за услугу Любезному брату и другу.
Сердечно за то я тебя полюбил, За то, Вукашин, ты мне дорог, Что в озере много людей утопил: По верному счету — сто сорок. Тяжёлым трудом разгоняя тоску, Они мне построят дворец из песку, И царство подводное наше Блистательней будет и краше.
Запомни же ныне советы мои! Несчастие можно исправить, Лишь женщину стоит из царской семьи Живую в стене замуравить, — И будет твердыня во веки сильна… А есть у тебя молодая жена, И братья твои ведь женаты… Решайся, не бойся утраты!"
И царь возвратился домой: на крыльцо Идет он, как прежде, угрюмый. Но вдруг у него просияло лицо Зловещею, тайною думой: "Спасая от смерти царицу-жену, Из братьев моих одного обману, И крепость себе над горою, Сноху замуравив, построю.
Брат средний Угдеша разумен, толков, Не хуже меня лицемерит; Но младший брат Гойко совсем не таков, Он царскому слову поварит. По силе — он витязь, младенец — душой, И, нужно сознаться, хитрец небольшой; Его обману я, слукавлю, Княгиню его замуравлю".
2
За царскими братьями едут гонцы: Они потешались охотой. Сваливши медведя, пришли молодцы, Смущённые тайной заботой: Зачем их призвали? Быть может, теперь И царь Вукашин разъярился, как зверь, Недавно убитый с размаху? Быть может, готовит им плаху?
Но царь очень весел, сидит за столом, Не морщит суровые брови, Не учит придворных бичом и жезлом, Не требует крови да крови. И братья смиренно к нему подошли, Ударили оба челом до земли И оба промолвили разом: "Явились к тебе за приказом".
"Приказ мой, о братья, храните от жен, Храните до самого гроба! Вы знаете, братья, чем я раздражен, Какая свирепая злоба Терзает мне душу, сосет как змея: Не строится горная крепость моя. Казну золотую я трачу, А вижу одну неудачу.
Известно мне средство исправить беду. Но стоит великой утраты. От вас послушания рабского жду, — Нас трое, и все мы женаты, И наши подруги цветут красотой: Царица моя — словно месяц златой, Княгини — как звезды… Но вскоре Постигнет их лютое горе.
Из них кто пойдет на Баяну-реку, Домой во дворец не вернется, Ее на ужасную смерть обреку: Живая в стене закладется. И будет твердыня грозна и сильна. Врагов в нашу землю не пустит она. Нам дороги жены… Но, боже, Прости нас! — отчизна дороже.
Ни слова об этой! Решит все судьба: Кто завтра придет на Баяну, Хотя бы царица, — она мне люба, По ней сокрушаясь, завяну, — Но первый, клянуся, возьму молоток И буду безжалостен, буду жесток: Царицу в стене замуравлю И крепость над нею поставлю!"
Все трое клянутся молчанье хранить, Целуют святое распятье: "Да будет над тем, кто дерзнет изменить, Во веки господне проклятье!" И братья поспешно ушли из дворца; У них трепетали от страха сердца, А царь Вукашин усмехался, И ночью царице признался:
"Жена, не ходи на Баяну-реку, Домой во дворец не вернешься, Тебя на ужасную смерть обреку: Живая в стене закладешься!" И хитрый Углеша поведал жене, Кто будет на утро заложен в стене. Лишь Гойко, поклявшись святыней, Молчал пред своею княгиней.
3
