Кудряш на то лишь молча потер ладонью грудь. В душе он испытывал двойственные чувства: с одной стороны, как и каждый смертный, боялся кары Великих, а с другой — до боли хотел найти и покарать убийц своей семьи. И спрашивая себя, что для него сейчас гораздо важнее, несмотря на все страхи, понимал — месть. Тем более что в союзниках у него был Чеслав.
Из задумчивости Кудряша вывел легкий толчок в плечо. Без лишних слов друг направился в лесную чащу, и Кудряш, отбросив потайные умствования, поспешил за ним. Время шло, день добегал середины, а им еще предстояло выследить новую дичь.
Вернувшись с охоты, Чеслав решил навестить старого Сокола. Уже вторая новая луна народилась на ночном небосводе, как Сокол был ранен пришлым чужаком стрелой в спину, и до сих пор хворь не отпустила его окончательно. Так и сидел старик в своей хижине да топтался вокруг нее, не имея еще достаточно сил самостоятельно выйти в лес. Отчего сильно и тяготился.
В племени и городище Сокол был в особом почете, потому как обучал отроков охотничьему и ратному делу, тем и служил общине. Многому, чему научен был по выживанию в диком лесу, Чеслав обязан был старому охотнику.
Согнувшись едва ли не пополам, Чеслав вошел в хижину Сокола. Но и здесь распрямиться ему полностью не удалось: уж слишком низенькой была хатка у старого мужа. Сам хозяин, очевидно, дремал на лежаке в темном углу, на что указывало густое сопение, но заслышав, что в жилище кто-то вошел, сразу пробудился.
— Это кто здесь шастает непрошеный, леший тебя закусай? — грозно рыкнул старик из полумрака.
— Чур меня! Чур! Это я, Чеслав.
Юноша вышел в просвет, что шел от узкой оконницы, чтобы хозяин смог увидеть его.
— А-а, Чеславка... — распознав гостя, более миролюбиво заворчал Сокол. — Я уж думал, ты совсем забыл старика, что уму-разуму тебя учил... В городище, сказывала дочка, объявился, а ко мне так и глаз не показал. Дак конечно, кому теперь хворый нужен? Брось-ка щеп в очаг — хоть разгляжу тебя, непутя, толком.
Чеслав поспешил выполнить просьбу наставника. Слабо тлеющие в очаге угли, получив щедрую поживу, резво вспыхнули ярким огнем, отвоевав у сумрака значительное пространство, чтобы присутствующие в хижине мужи смогли увидеть друг друга.
Наверное, если бы кто незнающий вошел вместо Чеслава в хижину и узрел ее хозяина, то от увиденного мог и вздрогнуть. Из полумрака на него глядело лицо, сильно изуродованное на охоте зверем. Глубокая рана, пересекавшая лоб, глаз и щеку, придавала и без того суровому обличью старого охотника свирепый вид. А растрепанные усы, борода да густая косматая шевелюра довершали этот устрашающий образ.
— Зря серчаешь на меня, Сокол. Ведь как только мы с Кудряшом в городище воротились, на нас такие горькие вести да напасти посыпались, что только успевай уворачиваться. Сам, небось, знаешь, что в селении да в округе творится неладное. Смерти странные гуляют да празднуют вольно. А мне в тех смертях разобраться хочется... Так что не серчай на мой такой нескорый приход, Сокол. Вот принес тебе гостинец ушастый с охоты.
Чеслав поднес ближе к огню убитого зайца и положил его у очага.
Сокол посмотрел на подарок, отвел глаза и уставился в темный потолок:
— Э-хе-хе, леший всех задери! — тяжко вздохнул старик. — Когда-то сам лучшим охотником в округе был, не чета многим, а теперь с чужой подачи живу!
Но, несмотря на недовольное ворчание, в душе старого наставника потеплело от того, что один из его лучших учеников проявил такую заботу.
— Ты, Сокол, и теперь справный охотник. А то, что хворь после стрелы тебя одолела, так неужто ты ее, сопливую, не поборешь? — подзадорил старого охотника Чеслав.
— Леший ее... А уж и не знаю, кто кого — или я ее, или она, зараза, меня! Давеча вон до ворот городищенских дошкандыбал, а дальше зась. Силушки былой нет...
— Да то пока. Мара сказала, по лесу еще побегаешь... А Мара редко ошибается.
Чеславу было чудно, что он поучает наставника терпению, как сам Сокол когда-то учил его, мальца. Да, нелегко дается деятельному от природы Соколу вынужденное бездействие.
От порога послышался шум быстрых ног, и в хатку вбежала Руда —единственное дитя Сокола. Вбежала и застыла у входа, увидев в жилище гостя.
— Где пропадала? — строго спросил Сокол дочку.
— Отчего ж пропадала? Всего за крапивой и выбежала, — показала она отцу большой пучок крапивы, завернутый в лист лопуха. — Да по дороге девок повстречала, что с речки шли. Словом перекинулись...
— Гляди у меня! Узнаю, что с парнями лясы точишь да глазами стрелы в них пускаешь, лозиной отхожу! Не гляди, что хворый!
Руда решила не спорить с суровым отцом, да еще и при госте, лишь тяжко вздохнула. И было отчего. Девушка была очень схожа обличьем на отца и оттого красотой совсем не отличалась. Потому и парни на нее не засматривались, и на гульбищах не привечали, как ее подруг-однолеток. А при таком грозном родителе Руда могла остаться на всю жизнь в девках.
— Вот, Чеслав зайца нам принес, возьми да обдери, — уже совсем миролюбиво распорядился Сокол.
— Спасибо тебе, Чеслав, — боясь поднять на парня взгляд, чтобы ненароком не рассердить отца, тихо сказала Руда и, покорно взяв ушастого, вышла за порог.
Пристроившись недалеко у входа в хижину, девушка принялась обдирать зайца, умело орудуя ножом. Отсюда она хорошо слышала, как мужчины возобновили прерванный ее приходом разговор.
— А ведь у меня к тебе, Сокол, дело важное есть. Вот просить тебя пришел, — неспешно и с расстановкой перешел Чеслав к цели своего прихода.
— Меня? Какое такое дело важное? — заворочавшись на постели, оживился старик.
— Общине послужить.
Было слышно, как старик крякнул не то от боли, неловко повернувшись на лежаке, не то от удовольствия быть полезным и от того, что в нем нуждаются.
Чеслав же принялся пояснять:
— Мы с Кудряшом в дорогу к соседям нашим собираемся, разузнать хотим про пришлых чужаков, что гостили у нас, поподробнее. А тебя хочу попросить, пока мы в отлучке будем, чтобы ты, как только окрепнешь и силы в себе почувствуешь, походил по лесу, поглядел опытным глазом, а вдруг что странное в око бросится или кто...
Руда даже рассердилась на Чеслава за то, что он просит ее отца снова в лес отправиться. Ей гораздо спокойнее было, когда Сокол в городище возле нее находился, несмотря на его частое ворчание и суровость в отношении ее. Ведь один он у нее кровный остался. Да и годы уже у старика не те, чтобы лесом рыскать. А после того, как ранили отца и он едва выжил, думала, не станет больше в лесную глушь рваться. Да, видать, ошиблась.
Руда уже хотела было вбежать в дом и вмешаться, да испугалась гнева родительского. Знала, что не следует женщине в дела мужские соваться.
Чеслав между тем продолжал:
— Кому, как не тебе, знающему лес лучше, чем свою избу, странность в нем какую приметить? А еще хотелось бы, чтобы ты...
Тут Чеслав притишил голос, и Руда, как ни старалась, но не смогла разобрать, о чем еще шептались мужчины.
Часть вторая
ПО СЛЕДУ
Растревоженный паук — верный служка духа и хозяина жилища Домового, удивленно взирал с жерди из-под крыши на непривычную для столь раннего часа суету, затеянную в доме по непонятному для него поводу. Огонь, что обычно в эту глухую пору еще едва теплился в очаге, словно набираясь сил к утреннему прыжку, сейчас полыхал во всю силу, накормленный домовитой Болеславой сухими поленьями до отвала. Сама она, казалось, поглощенная хлопотами, то ловко сновала у очага, помешивая длинной деревянной ложкой варево в котле, то в который уже раз вытирала рушником стол, а после и миски, то складывала еще какую-то мелочь в стоявшие у двери на лавке сумы. Но если бы кто повнимательнее присмотрелся к ее суете, то заметил бы, как время от времени женщина нет-нет да и замрет на месте, украдкой глядя на сидящих за столом парней, тихо вздохнет и продолжит свое кружение по избе. И из тех брошенных украдкой взглядов станет понятно, что она так активно хлопочет, находя себе все новые и новые дела и специально забивая голову мыслями о хозяйстве, лишь для того, чтобы не выказать своей тревоги, а то и горя, которое готово было выплеснуться слезами. И повод для того был основательный. Ведь опять ее ненаглядный выкормыш Чеслав с другом Кудряшом собрались в дорогу, к тому же пугающе дальнюю и по ее, Болеславиному, разумению жуть какую опасную.
Чеслав замечал все тщетные попытки Болеславы скрыть свое волнение, но вида не подавал и, как и Кудряш, терпеливо и молча сидел за столом, ожидая, когда хозяйка подаст им снедь перед дорогой. А молчал потому, что все успокоительные и резонные слова Болеславе были уже сказаны многократно, но, как он понимал, мало чем помогли. Несвойственное же Кудряшу молчание было вызвано, скорее всего, большим недосыпом и слабой попыткой наверстать за столом прерванный ранним подъемом отдых.
