8
Итак, Рокси пообещала рассказать мне о том, что происходит. Как оказалось, это была неправда.
Рокси и Райан говорили и говорили друг с другом, иногда по-английски, чаще — нет. Чертов шумерский!
Ладно, на самом деле я думаю, что они говорят по-французски. Который с тем же успехом может быть шумерским. Я учила испанский в школе и помню только это: Hola. Yo me illamo Allie.
Если бы в школе нас хотели научить чему-то полезному, надо было преподавать нам староанглийский. Есть тонны магических книг, написанных на английском, которые я не могу понять, потому что то, что там написано, не имеет для меня смысла. Там все пишется не так — S как F, F как Y, а иногда как ТН. Серьезно.
Кристиан и Джэксон периодически заходят с новыми кипами книг, получают указания, которые я не понимаю, и снова уходят.
Райан и Рокси не болтают, не улыбаются, они просто обмениваются предположениями, что нам надо взять с собой. Мне ничего не остается, кроме как слушать — слушать, а потом спускаться по лестнице и сидеть на полу в подвале. Думаю, можно было бы пойти наверх, в комнату, и поспать — уже почти рассвет, но это будет значить, что я оставила поле боя, чтобы сделать что-то нормальное. Не знаю. Может быть, если я буду неотрывно смотреть на то место, где была моя Дверь, она волшебным образом вернется и никому не придется отправляться в Ад?
Душераздирающе.
На полу есть резиновый мат, куда мы ставим дополнительные канистры с содовой водой. Я сажусь гам, потому что боюсь уснуть, если сяду на раскладушку Райана, но, видимо, мат все-таки слишком мягкий для сонной меня. Я просыпаюсь, когда кто-то кладет мне руку на бедро.
— Это я, — бормочет Райан мне в волосы. — Совещание временно приостановлено. Отдыхай.
Я не могу отдыхать.
— Как?!
Я переворачиваюсь. Райан лежит рядом со мной, наверное, я спала как убитая, раз он умудрился не разбудить меня. Он без плаща, черная футболка обнажает его фантастические руки. Так, значит, теперь только я и он, лицом к лицу, на краю резинового мата на полу подвала. Он зарос щетиной, и мне хочется провести по ней руками. Я хочу поцеловать его. Я хочу…
— Элли, — мягко говорит он. — Элли, когда я войду в Дверь…
— Когда мы войдем в Дверь.
В его глазах печаль. Он прикасается к моей щеке.
— Плохая мысль, — говорит он.
— Которая именно? — спрашиваю я. — То, что собираешься пройти сквозь Дверь без меня, или что ты пришел сюда, чтобы убедить меня в обратном.
Он улыбается словно нехотя, и все мысли вылетают у меня из головы. Его рука на моей щеке, большой палец ласкает губы.
— По крайней мере, то, что я пришел сюда, — отвечает он. — Чувствую, меня побьют.
— Ты такой наивный.
— Ты спишь на полу в подвале.
— А ты присоединился ко мне, ковбой.
Его улыбка угасает, но не грустно.
— Из-за тебя это показалось привлекательным, говорит он.
Мое сознание, кажется, отключается.
Райан выглядит сосредоточенным, я никогда прежде не видела его таким. Он убирает руку от моей щеки и просовывает ее под мои волосы, и меня притягивает к нему, как вчера притянуло к Двери. Меня так влечет к нему, я не могла бы остановиться, даже если бы хотела, и я двигаюсь, пока не оказываюсь сверху на нем, и мы дышим одним воздухом.
Мы дышим одним воздухом, и затем наши губы соприкасаются. Его рот горячий, подбородок такой колючий, как я и полагала. Там, где он трется об меня, будет раздражение.
Его губы нежные. Мне всегда казалось, что они должны быть жесткими, наверное, потому, что он всегда их сжимает. Может, потому, что они были такими, когда мы впервые поцеловались. У меня вырывается слабый стон — я не хотела, но тело все горит, и я прижимаюсь к нему крепче, двигаясь так, чтобы оказаться верхом. Я кладу ему руки на плечи, словно чтобы удержать на месте, но его руки в моих волосах, он никуда не собирается уходить.
Он облизывает мои губы, я приоткрываю рот. На вкус он как крепкий черный кофе. Без сахара. У него вкус пыла и страсти, вкус того, что я всегда хотела и никогда не имела.
— Пожалуйста. — Я говорю ему прямо в рот. — Пожалуйста.
Я не знаю, что прошу, но он, должно быть, знает, потому что садится, держа меня на коленях. Он снимает футболку сначала свою, потом мою. Проводит большими пальцами по серебряному шраму у меня на животе, и мое тело немеет, покалывает, я изумляюсь и схожу с ума, все одновременно. Его руки скользят по мне, он проводит пальцами по позвоночнику — и я вздрагиваю.
Очень осторожно он снимает лифчик, и, когда видит мою обнаженную грудь, у него вырывается вздох. Я панически надеюсь, что Рокси нет поблизости, потому что я не собираюсь устраивать шоу.
Райан кладет меня на мат, мои соски прижимаются к его груди, к его шрамам, и я снова издаю стон. Его рот берет в плен мои губы, и он перекатывается, так чтобы оказаться у меня между ног.
— Да, — сдавленно произносит он, вжимаясь в меня бедрами.
Он твердый, я чувствую это через его кожаные брюки, сквозь свои джинсы, он прижимается ко мне там, где я хочу его — где он мне нужен.
— Да, — повторяю я, опуская руку вниз, между нами.
Его брюки застегнуты на пуговицы, я неловко вожусь с ними, ругаясь. Он смеется. Кожа тугая и неудобная для меня; представляю, как неудобно ему самому. Он приподнимается надо мной и расстегивает брюки. Под ними ничего больше нет. Боже мой! Я никогда не умела держать руки при себе — он горячий, твердый, и я так хочу попробовать его на вкус, но он мне не дает. Когда я пытаюсь пошевелиться, он расстегивает мои джинсы. Я отталкиваю его и стягиваю их вместе с простыми белыми трусиками — обычные трусики, вовсе не то, что я надела бы, если бы думала, что такое может случиться.
Когда я поднимаю взгляд, он стоит надо мной, полностью обнаженный. Понятия не имею, как он умудрился снять брюки и сапоги так быстро, но он сделал это и теперь стоит, глядя на меня так, словно я — это все, чего он хотел в своей жизни и не мог получить. Руки сжаты в кулаки, и он дышит так тяжело, словно пробежал марафон.
— Боже мой! — говорю я. — Не могу встать.
— Я тоже, — хрипло отвечает он и опускается на колени рядом со мной.
Его движения такие плавные, старые шрамы не мешают ему. Не могу представить… он так долго сражался с демонами и, несмотря на шрамы, — душевные, психические, еще какие-то, — остался относительно невредим. И он такой сильный. Я ужасно, ужасно хочу облизать его всего.
— Я очень хочу облизать тебя всего, — говорю я, и он вздрагивает, и это чудесно, потому что, что может быть сексуальнее, чем быть желанной?
Не знаю.
— Господи, Элли, ты… — Он слишком далеко от меня, чтобы коснуться.
