щиты у помостов и императорские мантии Николая и Александры[390].
2.3. От Петербурга до Варшавы: Императорский кортеж на пути в царство Польское
Отъезд императора, императрицы, наследника и сопровождавших их лиц из Петербурга в Варшаву был назначен на вечер 24 апреля (6 мая) 1829 г. Завершалась первая неделя после Пасхи, а при дворе закончился полугодовой траур по кончине императрицы Марии Федоровны. Именно поэтому большая часть событий этого дня была посвящена памяти скончавшейся матери монарха[391]. Утром Николай I и Александра Федоровна присутствовали на панихиде по покойной императрице в Малой церкви Зимнего дворца. Все прошло, что называется, «в узком кругу» – камер-фурьерский журнал фиксирует, что двор по этому случаю не собирался[392]. Император, наследник и великий князь Михаил Павлович посетили потом императорскую усыпальницу Петропавловского собора, а императрица Александра Федоровна с великими княжнами Марией и Ольгой «в карете изволила поехать в Церковь всем скорбящей Божей матери что у Воскресенского моста на поклонение иконе»[393].
Вечером состоялся молебен в Казанском соборе столицы по случаю отправления в «императорский вояж»[394]. Императорская чета, наследник Александр Николаевич и свита отправились в путь сразу после его окончания, от ступеней главного петербургского собора[395]. Между прочим, организация молебна заставила поволноваться митрополита Санкт-Петербургского Серафима (Глаголевского). Несколькими днями ранее он справлялся у князя Петра Мещерского о времени, на которое император назначил «торжественное молитвословие по примеру прошедшего года»[396]. Использованная Серафимом формулировка не понравилась императору, и полученный иерархом ответ гласил: «Преосвященному митрополиту Серафиму не нужно быть в Казанском соборе, ибо в минувшем году молебствие было по случаю отъезда Его Величества на войну»[397].
В глазах митрополита Санкт-Петербургского Серафима «вояж» императора в Варшаву для совершения столь необычной церемонии казался сопоставим с поездкой монарха на театр военных действий Русско-турецкой войны 1828–1829 гг. В рамках этого нарратива Польша представала извечным врагом, вновь проявившим себя во время войны с Наполеоном в 1812 г., и, следовательно, отправляясь в Варшаву, монарху надлежало готовиться к серьезному противостоянию. Позиция Серафима, для которого поездка императора на коронацию в Польшу была все равно что поездка на войну, Николаю I была вполне понятна – ему самому приходилось преодолевать сильное внутреннее сопротивление. Вместе с тем логика уже принятого решения, многократно повторенная установка, что церемония будет «полезна», что она сможет обратить противников императора в его сторонников[398], заставили монарха одернуть митрополита и указать ему на то, что озвученная трактовка в рамках официального дискурса актуальной считаться не может. Поездка в Варшаву – не война.
Камер-фурьерский журнал описывает вечер этого дня довольно подробно: «По полудни 45 минут 7 часа Их Императорские Величества в одном дорожном дормесе, в сопровождении в другой коляске Его Высочества Государя Наследника Александра Николаевича с генералом-майором Мердером из Зимнего дворца соизволили поехать в Казанский собор. По прибытию к западным вратам и по вшествии в церковь встречаны были оного собора дежурным протоиереем и дьяконом с крестом и святою водою. Их Величества и Его Высочество приложились к оному, встали на места. Потом начался и отправлен был оным же протоиереем с дьяконом и соборными певчими на благополучный Их Императорских величеств путь краткий благодарственный молебен. По окончании Их Величества и Его Высочества прикладывались к кресту и к иконе Богоматери после оного из собора соизволили [отправиться] в Царское Село»[399]. По мнению историка С. Л. Фирсова, «посещение кафедрального собора столицы перед отъездом в католическую страну на коронацию, конечно, было явной демонстрацией православия венценосца… Император стремился избежать любых… подозрений в том, что он, принимая польскую корону, в чем-то погрешит против исповедуемой им веры»[400]. Такая трактовка справедлива лишь отчасти: как будет показано ниже, в России либо не знали о цели поездки Николая в Варшаву, либо плохо представляли суть будущей церемонии, а значит, необходимости прибегать к декларациям такого рода нужды не было. А вот самому императору нужна была поддержка: отправляясь в поездку, он знал, что реализовать задуманное будет для него в эмоциональном плане задачей очень сложной.
Организовывать «вояж» в ситуации, когда многие решения по коронации принимались в последний момент, было делом непростым. Бумаги Военно-походной канцелярии Николая I, отложившиеся в Российском государственном военно-историческом архиве, сохранили историю подготовки поездки императора и его свиты в Варшаву. Этот массив документов наглядно демонстрирует, насколько сложным и затратным было формирование и обеспечение монаршего кортежа, объединявшего разных по социальному статусу и профессиональной принадлежности людей, каждый из которых отвечал за свой конкретный круг задач и часто двигался в собственном ритме.
В дни подготовки к министру императорского двора князю П. М. Волконскому стекалась самая разная информация: император сообщал, что назначил к поездке графа Сергея Строганова[401], Александр Бенкендорф писал, что берет с собой адъютанта Львова[402], граф Карл Нессельроде сообщал, что вместе с ним в Варшаву от Министерства иностранных дел отправляются действительный статский советник Бутенев, статские советники барон Остен-Сакен и Миллер и коллежский асессор Кудрявский[403], полковник Гауке информировал, что выехал в Белосток, где будет ожидать кортеж[404]. Волконскому также доносили о предметах, взятых императором в дорогу «для одаривания», главным образом драгоценностях и медалях[405]. В апреле Волконский бывал на приеме у Николая I каждый день[406]. Министр серьезно волновался о регалиях и их сохранности в дороге. 19 марта 1829 г. он затребовал у князя Юсупова «порфиру Ее Величества и Государыни Императрицы Александры Федоровны» из Московской Оружейной палаты, а на следующий день уже писал в Гатчину генерал-майору Ф. А. Штенглеру, требуя доставить «находящийся в Гатчинском дворце древний золоченый пьедестал для Императорской короны, уложив хорошенько»[407]. Еще через неделю пришло время затребовать из хранилища «Герольдские жезлы» и «Герольдские платья, которые употреблены были при Высочайшей коронации в 1826 году»[408]. В Варшаву направлялись и намного более значительные по размеру предметы – 2‐местное золотое ландо и 4‐местная золотая карета, а также коляска в подарок великому князю Константину Павловичу[409]. Решая вопросы перевоза регалий и церемониальных одежд, Волконский был вынужден иной раз разбираться и с более прозаическими сюжетами: например, пытаться пристроить «чемодан с жандармским чебраком», который не поместился в багаж у генерал-майора Фенша[410].
Множество документов генерировало и решение вопросов материального порядка – у министра финансов империи были затребованы на расходы во время поездки «5 тыс. червонных и 150 тыс. руб. ассигнациями». Обращаясь к Е. Ф. Канкрину, Волконский также просил «доставить… кридитивы на неограниченную сумму на министра финансов царства польского князя Любецкого и на кого-либо из
