и вернулся к официальной канве описания: так, он не счел необходимым отметить, что имение было к тому моменту превращено в грандиозный мемориал в честь польского маршала Юзефа Понятовского, возглавлявшего польские легионы в битве против русских при Бородино[475]. В рамках официальных трактовок говорить об этом действительно не стоило, ведь в багаже императорского кортежа в Варшаву был доставлен большой запас орденов для бывших врагов. Для бывшего секретаря Юзефа Понятовского Юзефа (Осипа) Раутенштрауха в Варшаву был взят орден Св. Александра Невского, а для Станислава Клицкого, командовавшего уланским полком наполеоновской армии при Бородино, и Эдварда Жолтовского, также участника похода на Россию в 1812 г., – ордена Св. Анны I степени[476].
Глава 3
«Разрешено закрыть занавесками окна»
Проведение коронации
3.1. Церемония коронации
Генерал-адъютант Павел Колзаков, один из приближенных цесаревича Константина Павловича, был человеком известным в Варшаве. Он прожил долгую жизнь и скончался, когда на престоле уже находился Александр II. Колзаков оставил воспоминания о временах своей службы в Царстве Польском. Он достаточно подробно, буквально день за днем, описал коронационные торжества 1829 г., не забывая при этом фиксировать как действия первых лиц, так и реакцию публики. Во время коронационного въезда в город, пишет Колзаков, «народу кругом, по улицам, в окнах домов и на кровлях было видимо-невидимо», в последующие дни «балконы и окна были наполнены дамами… было гулянье и большое стечение публики». В день коронации Павел Андреевич и вовсе «насилу мог добраться до дому сквозь толпу, которая густыми массами стояла у дворца и по улицам… экипажей было так много, что… двигались в несколько рядов»[477]. Что может удивить в таком изложении? Ровным счетом ничего – перед нами описание, вполне обычное для событий подобного уровня.
Организаторы действа, как кажется, должны были рассчитывать именно на всеобщий интерес. Подобный сценарий развития событий император, надо полагать, не исключал. Но готовился он все же к другому. В печатном «Церемониале» коронации 1829 г. обращает на себя внимание красноречивая приписка – жителям города «при проезде кортежа по улицам города разрешено закрыть занавесками окна»[478]. Решение зафиксировать в основном документе церемонии столь странное «дозволение» не может не удивлять, ведь такой протокол использовался во время траурных мероприятий. Например, церемониал символических похорон Александра I в Варшаве в 1826 г. оговаривал, что жители улиц, по которым пройдет шествие, могут закрыть окна первого этажа[479]. Вероятно, Николай I не вполне понимал, чего в действительности стоит ожидать от коронации, и опасался неприятия. Такое эмоциональное состояние императора подтверждается и другими источниками. Глава Третьего отделения Бенкендорф в письме Дибичу из Варшавы говорил об этом прямо – «мы как будто ничего не видели», а император «боялся, что он увидит то, что он видеть не хотел»[480]. Въезжая на улицы ликующей Варшавы на правах триумфатора, Николай не чувствовал себя таковым.
Въезд Николая I, Александры Федоровны, наследника престола и свиты в Варшаву состоялся 5 (17) мая. Императорский кортеж подъехал к столице Царства Польского со стороны Праги[481]. Император проехал всю дорогу от границы города до Варшавского замка верхом. Наследник Александр Николаевич и великий князь Михаил Павлович, демонстрируя единство династии, как и надлежало, ехали по обе стороны от монарха[482], а императрица – в карете, запряженной восьмеркой лошадей.
Кортеж пересек Вислу по специально сооруженному для этих целей мосту[483] и оказался наконец в городе. На Закрочимской улице кавалькада остановилась у костела францисканцев – первого католического собора на пути Николая I. Здесь будущего короля ожидали представители высшего католического духовенства, а архиепископ Варшавский и примас Царства Польского Ян Павел Воронич[484] подал монарху крест для целования[485]. Современник так описывает произошедшее: «Император остановился перед католическим кафедральным собором, где к великому удовольствию приверженцев этой религии, он причастился святой водой и принял знаки уважения духовенства»[486]. Под звуки 101 пушечного залпа императорский кортеж подъехал к Варшавскому замку, войдя в который монаршая чета сразу же направилась в «греческую часовню при дворце» для православного молебна[487].
Во время въезда великий князь Константин Павлович и его супруга княгиня Лович встречали венценосную пару по отдельности, но при этом в двух самых знаковых точках: Константин – у Пражских ворот, а княгиня Лович – у Варшавского замка. И хотя «Церемониал» указывал, что у входа в замок Николай и Александра будут встречены «людьми обоего пола из числа придворных, не включенных в кортеж»[488], другие источники заметили гендерное разделение, которое сформировали организаторы действа. Великий князь приветствовал Николая в сопровождении военных, а его жена ожидала монарха и императрицу у замка вместе с дамами[489].
События этого дня омрачил случай, ударивший, вероятно, по самолюбию Константина Павловича: во время церемониального шествия лошадь цесаревича заупрямилась, а потом и вовсе рванулась в сторону от направления движения свиты. Великому князю, который, по описаниям современников, буквально пребывал в бешенстве из‐за того, что не мог обуздать животное, пришлось спешиться и пешком пройти мост и часть города, пока ему не нашли другую лошадь. Бенкендорф так прокомментировал произошедшее: «…следуя за императором со шпагой в руке, великий князь, казалось, был полностью лишен того удовлетворения, на которое он мог рассчитывать, представляя во всем блеске находившиеся под его командованием войска. Он казался потерянным, и его вид внушал страх всем тем, кто находился под его командованием, и кто привык видеть немилость в раздраженных глазах своего разгневанного командира. Это происшествие, несмотря на всю свою малозначимость… поразило всех присутствовавших»[490].
На следующий день великий князь Константин Павлович представил императору генералов, штаб– и обер-офицеров, а также членов своей свиты. В течение дня монарху также представились министры, сенаторы и депутаты от воеводств, высшее духовенство, дамы и иностранцы[491]. Затем последовала целая череда парадов, приемов, балов и праздников[492]. В период торжеств император, наследник и великий князь Михаил Павлович появлялись в польских мундирах[493]. Императрица столь же неизменно представала перед публикой в нарядах, цветовая гамма которых отсылала к польским национальным цветам[494]. Одиннадцатилетний наследник Александр Николаевич охотно говорил по-польски, демонстрировал знание польской истории и расположение к Конно-егерскому полку, шефом которого являлся[495], а сам император представлял старшего сына офицерскому обществу Варшавы как «хорошего поляка»[496].
Административный совет Царства приложил серьезные усилия для распространения информации о предстоящей церемонии: еще в апреле по воеводствам были разосланы сотни экземпляров печатного объявления о коронации[497].
