объясняют это решение. Да и ограничения на встречи монарха с населением во время высочайших поездок по стране, включая территории северо-запада и запада империи, в это время не были редкостью[465].
В Варшаву везли множество самых разнообразных вещей – столовое серебро, десертные приборы, суповые ковши, бархатные подушки и стеклянные колпаки, мундирное платье и гофмаршальские жезлы. Однако самым же значимым предметом здесь была, конечно, императорская корона. Во время поездки главный символ власти сопровождали обер-церемониймейстер граф С. С. Потоцкий, капитан и три гренадера роты Дворцовых гренадер[466]. Однако дело не ограничилось назначением особой охраны – на границе Царства Польского, между Виленской губернией и Августовским воеводством, как уже упоминалось, состоялась церемония передачи короны польской стороне. При этом был разработан особый ритуал, в рамках которого российский обер-церемониймейстер передал корону специально высланному в Ковно польскому церемониймейстеру Яну Жабоклицкому и четырем конным егерям польской гвардии[467].
По сути, император сконструировал ритуал, подобный тем, что были популярны в прежнем, XVIII столетии. Исследовавшая функционирование Императорского двора этого периода О. Г. Агеева отмечает проведение на границе государств и территорий целого ряда переговоров, а также обменов и разменов. Исследовательница упоминает встречу Екатерины II и Станислава Августа Понятовского в 1787 г. в Каневе на Днепре, размен послов между Российской и Османской империями в 1793 г. и, наконец, переговоры Александра I и Наполеона в Тильзите в 1807 г., для проведения которых на реке Неман был устроен особый плот[468]. Однако в случае с поездкой в Варшаву 1829 г. речь шла не столько о поиске «нейтральной» территории, сколько о возможности использования семантики перехода. Наиболее схожим в этом отношении примером является, пожалуй, известная церемония встречи на границе Австрии и Франции будущей королевы Марии-Антуанетты, во время которой австрийская принцесса должна была расстаться с сопровождавшими ее лицами из числа представителей австрийского двора, а также полностью переодеться во французское платье. В случае с Марией-Антуанеттой переход через границу знаменовал собой обретение ею нового «я», рождение дофины Франции.
Значение таких жестов Николай I вполне осознавал. Примечательна история с приездом в Россию невесты тогда еще великого князя Николая Павловича прусской принцессы Шарлотты, будущей императрицы Александры Федоровны. Историк М. А. Полиевктов так описывает это событие: «9 июня принцесса приехала в Мемель (в настоящее время – Клайпеда), а на другой день прибыл сюда Николай Павлович. В этот же день состоялся переход принцессы через границу. По обеим сторонам границы были выстроены прусские и русские войска. Николай Павлович, поздоровавшись с пруссаками, сказал: „Мои друзья, помните, что я наполовину ваш соотечественник и, как вы, вхожу в состав армии вашего короля“. Принцесса перешла границу пешком. Представляя ее русским войскам, Николай Павлович сказал офицерам: „Это не чужая, господа, это дочь вернейшего союзника и лучшего друга вашего государя“»[469]. Наполовину пруссак в 1817 г., в 1829 г. Николай уже был наполовину поляком, а передача императорской короны польской стороне на границе Царства символизировала превращение короны российской в польскую. Интересно, что церемония была выстроена по принципу равенства: число участников процессии с обеих сторон было одинаковым, а сама передача короны не просто указывала на особый статус Польши, но и подчеркивала равенство в политическом отношении России и Польши.
Пересечение границы с Царством Польским, являвшимся с 1815 г. частью Российской империи, впрочем, было значимо для многих членов свиты вполне личностно. И в этом случае их впечатления находились далеко за пределами официального нарратива братства и единения. Показательны в этом отношении «Воспоминания» А. Х. Бенкендорфа, который описал поездку в Варшаву как акцию мемориального порядка – повод вспомнить события времен Наполеоновских войн. «В тот же день прибыли на ночевку в Белосток… и после отдыха, случившегося в первый раз после отъезда из Динабурга, он (император. – Прим. авт.) продолжил свою поездку. При великолепной погоде он направился к Тыкоцину, расположенному на границе России и Царства Польского. После войны 1806 и 1807 годов у меня не было случая побывать в этих местах. Тем не менее, я полагал, что смогу узнать их, как узнают места, которые изъезжены верхом на лошади вдоль и поперек. Я даже сказал императору, что по дороге смогу рассказать ему о тех позициях, сражениях и перемещениях, которые наша армия произвела в этих местах»[470].
Показывая императору поля сражений, Бенкендорф отметил и произошедшие здесь изменения, которые вызваны были «мудрым и заботливым правительством» Александра I: «Все вокруг преобразилось, самый бедный, грязный и промышленно отсталый край как по волшебству стал цивилизованной, богатой и ухоженной страной. Дороги были прекрасно обустроены, города – чисты, земля – тщательно возделана. Местное население было довольно, фабрики заполнены иностранными рабочими». Изменились и города: «С тех пор как я был здесь (в Вильно. – Прим. авт.) в последний раз, город значительно украсился. Места народных гуляний, многочисленные новые здания и окружавшая их чистота значительно изменили облик города, который раньше был довольно грязным, как и все города, населенные поляками и евреями»[471]. Для предлагаемого Бенкендорфом дихотомичного ряда – тогда/теперь, разруха/благодать, русский город / город, населенный поляками и евреями, – точкой сборки становится победа в войне против Наполеона: «Доехав до Пултуска и оказавшись на полях сражений, где 23 года назад я видел, как военная удача Наполеона была остановлена нашими храбрыми батальонами, я не смог удержаться, и предался воспоминаниям об этом времени и о великих событиях, которые за ним последовали. Наполеон победил в Варшаве и угрожал России, поляки уже гордились несбыточными надеждами на свое возрождение, наши усталые и павшие духом армии вернулись в границы империи. А теперь Наполеон вот уже многие годы существует только на страницах истории, Париж увидел наши победоносные знамена, поляки стали нашими подданными и обязаны своим счастьем только благородству императора Александра, а я сижу в коляске рядом с могущественным государем России, королем той самой Польши, где я сражался, защищая наши собственные границы. Эти чередования упадка и процветания, унижения и славы настроили нас на философские размышления»[472]. Двигаясь мимо мест недавних боев, императорский кортеж наконец подъехал к Варшаве.
Последней остановкой перед коронационным въездом в столицу Царства Польского стала Яблонна – поселение, или «деревня», как ее называют русские источники[473]. Все тот же Бенкендорф записал в мемуарах: «К обеду прибыли в имение князя Понятовского Яблонное Йолли, находившееся в 14 верстах от Варшавы. Здесь ожидавший императора великий князь Константин представил ему доклады. Через некоторое время сюда же приехала и его супруга княгиня Лович. Оба брата с супругами пообедали вместе в обстановке сердечной близости»[474]. Очевидно, говоря о Яблонне, глава Третьего отделения уже «выключил» нарратив противостояния
