Старая как мир история со старым как мир исходом. Нет, я не пришел к бессердечию за один шаг – их потребовалось немало, но первый был сделан в этот вот самый вечер, отделенный от меня непроницаемым переплетом окна. И хорошо, что Совсем Существующий не слышит песню, вьющуюся в пурге там, где до девятого дня рождения находилась моя человеческая душа:
Ветер, ветер, ветер, ветер, ветер
Гонит листья, воет сам не свой.
Разум – угнетает, мысли – вертит
А в стихи внедряет разнобой.
Ассонансы, пройденные рифмы
Не приносят творчеству плодов,
Вдохновенье словно бы прилипло
К веренице всех стандартных слов.
Ветер, ветер, ветер, ветер, ветер
Гложет душу, наводя тоску.
И, попав в невидимые сети,
Уподобишь рифмы пауку,
Паучищу, что тебя встречает
На бессловья на тугих витках.
Ветер, ветер, ветер всё крепчает
Нагоняя темноту и страх.
Странно, но отчего-то я не был разочарован, вставляя ключ в замочную скважину, видимую лишь мне. Ключ растворяется в воздухе, обращаясь привычным роем золотых мушек. В их мельтешении проявляются знакомые очертания предметов моей комнаты. Вот и любимое кресло, и целый кувшин какао, и огромная чашка рядом на столике.
Сдается мне, в этом путешествии я изменился. Все-таки, повезло получить, хоть и не без мук, именно то, чего я пожелал: сейчас у меня есть понимание, что нельзя столь жестоко относиться к осуществленным мечтам, а значит – я уже на пути к исправлению. Канули в прошлое глупые дни, когда я видел одну сырость в рощах, ощущал промозглый туман вместо смутной дымки, страдал от невыносимого жара вулканов, наблюдая величественные картины их извержения.
Долой реализм! Да здравствуют розовые очки! Наливаю в огромную чашку какао, чтобы под сладкий горячий напиток еще разок насладиться воспоминаниями – подарком Совсем Существующего. Еще минута – и в полной гармонии жизни явится ностальгическое блаженство…
Проклятье. Какао холодное!
Стихи
Нет смысла писать о ромашках,
Когда пролетает торнадо,
И правду искать в рюмашке,
Лишь потому что «так надо».
Нужда ли творить совершенство,
Раз совершенство – стабильно?
В чем смысл в угоду женству
Вздыхать над цветком умильно?
Идти по твердой указке,
Как поезд по рельсам круглым,
Где стрелки без должной смазки,
Ржавея, скрипят с натугой?
Иль, будучи точкой вектра,
Метаться от слова к слову,
И впитывать краски спектра,
Как целое и основу?
Пройдя через сто философий
Найдя отправную печку,
Увидев анфас и в профиль,
Что временно все, что вечно,
Легко превращать резцами
Допитую чашу в чашку,
Весь мир заплескать цунами…
Но проще – воспеть ромашку.
Подражание Хлебникову
Злыни листвели когдаво
Черношмарками торчат.
Снег кружавит величаво,
Завевает зимний сад.
Из навея слышны стоны
Черноострых сторых ветл,
Но беливит неуклонно,
Досерея зимнесветл.
Изморозя зазвенело
Черноледно-зимний сад,
Снег доволен, сделав дело,
И не требует наград.
***
Возятся в мураве мыши
На поле военной славы,
С шуршанием едет крыша
Со второй башни Справа.
Может быть, кто-то слышит
Эхо былой забавы,
Духом боевым дышит
Вторая башня, что справа.
Ветер знамя колышет,
И гнет в черепице травы.
С каждым годом все выше
Встает над башней Дубрава.
БАЛЛАДА
Трактир и тишь. За лесом волки
Завыли в жуткий унисон.
А здесь молчат. С дубовой полки
Свисает паутинный лён.
В камине сыро, но искринка
Таится в щёлке уголька.
Стучит в окно в тиши рябинка,
Стучит, как твердая рука
Утопленника в лунном свете.
Туман, как море, хлынул в грязь.
Шмыгнет лисица, стихнет ветер,
На дне садовом затаясь,
И путник, тишиной укрытый,
Придя кабаньею тропой,
Дверь отворил, как в склеп забытый,
Сливаясь с общею толпой.
Стоят столы и много люда.
Всё в полуночном колдовстве.
Кто спит, кто бодрствует покуда,
А путнику не по себе.
«Скажи, откуда ты явился?» —
Его спросили. Он молчал.
Спросили снова. Он смутился
И головою покачал.
Но в третий раз вопрос промолвлен.
Тогда он начал разговор:
«Мне мраком ночи путь условлен.
Я был охотником с тех пор,
Как стал ходить. На лис с дробовкой,
Едва восток займет заря,
В леса шагал. Найду плутовку —
Патрон уходит не зазря.
Да только – не было печали —
Наш князь трубил военный сбор.
И тишь дубрав уж столь мила ли,
Сколь яркий город, светлый двор?
Учился я в пехоте драться,
Науку марша постигал,
Знал как «в ружье», куда равняться,
И по мишеням попадал.
Тут, словно ураган измены,
Пришел указ: дружину снять.
Куда деваться? В лес? В селенье?
Перед быками маршевать?
Мой голод рос, мой плащ трепался,
И черных мыслей круговерть
Тянула в омут, где плескался
Весь адский взвод, и маршал – смерть.
Тот город, Стратфорд-на-Злотани,
Был полон шаек воровских.
Что тати – братья, в нем не тайна,
Там каждый был петле жених.
А мне твердили: будь упертым,
Копи на гроб, покуда жив.
Да не пошли бы они к черту,
Благочестивые ханжи?
Была мне школой хитрость лисья,
В казармах был я первый плут.
И дом, что я решил обчистить,
Засов с охраной не спасут!
Дела поправились, и знанье
Как целиться и как стрелять
Давало средств на пропитанье
(Жаль только долю отдавать).
Узнав в безвременье об этом,
Похоже, дьявол был не рад,
И черти, в париках надетых,
Рядили долго, как мне в ад
Поглаже вымостить дорожку.
Тоскуя о душе моей,
Дарили фарта понемножку,
Чтоб завладеть остатком дней.
Они-то дали мне наводку
На дом, где проповедник жил.
Глубокой ночью, в новых шмотках,
Готовый вылить кровь из жил
Любых охранников на месте,
Скользил я в дрёмной тишине.
И тут – о, это дело чести
Молчать о том, представшем мне!
Оно… она! Не опишу я
Тот взгляд, тот призрачный смешок,
Звенящий златом поцелуя
С которым мне явился рок!»
Запнулся путник, и продолжив,
Поднялся с места и шагал
Среди столов. А голос, ожив,
На продолжении упал.
«Я не посмел коснуться взором
Того, кто счастлив, и ее.
Отвел глаза. Я был лишь вором,
Любовь и нежность – не мое.
Ушел, не взяв ни золотого.
С тех пор куда глаза глядят
Бреду сраженный. Нету слова,
Чтоб описать душевный спад…
О город Стратфорд-на-Злотани!
Не мне ты назначал свой блеск.
Открыв просторы для мечтаний,
Кидал к ногам пустую лесть
И мишуру дарил венками,
Покуда, в страстной маете,
Другим за этими замками
Жизнь открывалась в полноте!»
Гость прослезился и, замолкнув,
Скользил как тень среди столов.
Дверным замком он звучно щелкнув,
Приподнял тишины покров.
И растворился столь безмолвно
В туманной вязкой синеве,
Что там, где ходят в травах волны,
Он будто утонул на дне.
Пропел петух, лисой щадимый,
Пробили звонкие часы.
Люд потянулся за златыми —
Глядь, опустели калиты!
И там, где бродит зверь в тумане,
Где тропы тянутся к горам,
Рассказ про Стратфорд-на-Злотани
Не раз добудет куш ворам.
Григорий Кабанов
Охотница Лейзи
Рёв ветра пробит насмерть залпом раскалившихся орудий. Разводы кислого порохового дыма растворяются и меркнут, пронизываемые росчерками искр. Поражённая цель падает на клетчатое поле битвы и в агонии бьёт кожаными крыльями.
– Таймсы повсюду! – кричит худенькая девушка.
Золотистые локоны развеваются в воздухе, когда она оборачивается к своим спутникам. А затем меняет магазин своей штурмовой винтовки, яростно передёргивает затвор (тонкие руки, напрягаясь, выпячивают жилы и вены). Полосатые колготки, платье с бантом на спине, туфли – она так похожа на Алису из сказки. Но её зовут Лэйзи, и она вновь палит из автомата в крылатых существ, налетающих со всех сторон.
Её друзья не могут говорить. Было бы смешно, если б они были способны воспроизводить членораздельные звуки. Они общаются иначе: строчками на чёрном выпуклом мониторе, заменяющим им головы.
