– На самом деле наша беседа нужна была только для одного. Чтобы вас немного задержать. Простите, Франц. По официальной версии, я вызвал вас, чтобы лично сообщить о печальном известии. А пока мы беседовали, об этом узнали все горожане. В канцелярию уже наверняка подтягиваются журналисты. Дело в том, что утром старик умер. Вернее, исчез. Ушел умирать от старости.
– Блеф, – Миллер выдыхает это вместе с двумя кольцами сигарного дыма.
– Отнюдь! Информационная цивилизация! Ваше предсмертное письмо уже на официальном сайте. Под третьей личиной вы навсегда покинули свой дом и город. Гарантирую мировую лихорадку по вашим поискам. В Интерпол будет направлено заявление и объявлена награда. Вас будут искать по курортам, госпиталям, горам и пустыням. В каждом скончавшемся обеспеченном старике будут видеть вас.
Вновь прикасаюсь к сенсорной панели на столе, вызывая сайт и открывая страницу с документом. Круговым движением пальца разворачиваю страницу и показываю Миллеру. Тот некоторое время изучает.
– Ловко, – советник опять затягивается. – Как же давно я не курил! Жена просила бросить. Только, скажите, Генрих… А что, если я вас убью немедленно, а потом покажусь на площади во всей красе? Что мне помешает?
– Знаете, Франц, наверное, почти ничего. Кроме, разве что, того обстоятельства, что в случае моей смерти откроются все подробности. Как вы понимаете, я не мог не позаботиться. Ведь фрау Миллер и ваши дети пока не знают?
– Нет, – такого сухого ответа, граничащего с шипением, я от советника еще не слышал.
– И не узнают, если вы мне поможете.
– Вот как? – Вместе с дымом, кажется, все-таки вырывается язычок пламени.
– Я всего лишь сделал то, что вы сами давно хотели, но не решались. Традиции так сильны, особенно в их главном ревнителе. Знаете, был даже один монарх, о котором говорили, якобы под конец жизни он инсценировал свою смерть и ушел в монастырь. Народный фольклор, болтовня… а может, и нет. Но вам я предлагаю не монастырь. Вы останетесь тем, кем были. На почетной должности советника. В городе продолжат хранить традиции своего покровителя.
– А зачем лично вам убивать… старика?
– Даже цивилизованный дракон – все равно дракон. Но убить его – это значит, что со временем появится еще один. Дракон должен умереть сам, своей смертью, от старости. Как любая традиция.
– С какой радости я буду помогать бороться с собой же?
– Я много раз обедал у вас дома. Ваша семья вас любит, а вы – ее. Драконы не умеют любить. Вы убьете не себя. Только ту часть, которая давно мешала вам жить.
Миллер задумался, глядя мимо меня нормальными человеческими глазами. Я тронул стол и вновь сделал окно прозрачным.
Весь твой драконий век давит на тебя. Миллером тебе нравится быть больше, и лишь дракон мешает это понять.
– Если бы вам пришлось ради вашей семьи сразиться с другим драконом, вы бы не раздумывали. Вот он, ваш шанс. Убейте дракона и получите свою Эльзу навсегда.
– Эльзу? – Миллер выпускает кольцо дыма, которое прямо в воздухе растягивается, превращаясь в нечто вроде улыбки Чеширского Кота. – Свадьбы, как я понимаю, не будет. Моей свадьбы. На Эльзе женится победитель чудовища.
– Никакого победителя нет. Как нет больше никакого чудовища. Есть очень старый, очень мудрый человек, который напоследок решил примириться со светом. А Эльза получит больше остальных – ведь она была последней невестой последнего дракона на Земле.
– Если будет по-вашему, то я рано или поздно умру.
– Как все драконы и люди, советник. Вам решать, что лучше: десятилетия теплокровной жизни или…
– Жалко, у меня не было такого секретаря лет триста назад. Меня бы точно не убили.
– Позвольте, я вам еще выгоду нарисую…
– Валяйте. У вас хорошо получается.
– Вместе с человеческой натурой вы приобрели и ряд болезней. Например, муки совести. Наверное, еще и поэтому дракон стал поборником прогресса. Чтобы отчасти загладить вину. В последнем письме он просит прощения за все века своего правления. Личная казна жертвуется на благотворительные цели. Впрочем, вы читали. Грехи дракона останутся с ним. С вами – только грехи Миллера.
Советник молчит и пускает дым. Размышляет. Ему, вероятно, хотелось бы похлопать хвостом по полу.
На стеллаже, рядом с бестселлерами, продолжает колебаться латунный шар. Он то над белым полем, то над черным. Если время от времени не придавать импульс, рано или поздно шар остановится точно посередине. Но Миллер смотрит не на шар, а на кольца дыма.
Наконец советник медленно переводит взгляд на меня.
– Генрих, а вам по силам ноша? Я пожилой… м-м, человек, а вы подвержены соблазнам. Сами говорите, в генах едва ли не каждого есть что-то от дракона. А легенду про то, как победитель дракона сам в него превращается, вам напомнить?
– Начну мутировать – вы придете за мной. Обещайте!
– Хорошо. Обещаю… Ланцелот.
Теперь уже Миллер откидывается назад, опускает сигару и пристально смотрит мне в лицо. Не исключено, он тоже ждет каких-то фокусов вроде выпускания когтя из мизинца. Но мне нечего выпускать и вынимать, кроме пистолета.
– Ланцелот мой дальний предок по материнской линии. Вы были правы, люди столько не живут. И насчет превращения тоже правы. Мне пришлось стать вами, чтобы мы могли сейчас вот так беседовать, без чинов. Я считал все семейные предания о Ланцелоте сказкой, пока город и дракон не открылись миру. Тогда я с детства начал себя готовить, по мере того, как строилась эта канцелярия. Победить дракона старым, дедовским способом уже было невозможно. Я лез по карьерной лестнице, тоже учился мимикрировать, притворяться, плести интриги и убирать конкурентов. В отличие от моего предка, у меня нет помощников, все пришлось делать одному. Только с годами мне расхотелось вас убивать физически. Вы оказались самым близким мне по духу человеком, Франц. Так что вот, господин дракон…
Сигара Миллера гаснет. В моем кабинете не курят, но в ящике стола я все равно держу пепельницу. Старинную, литую, вероятно, сохранившуюся еще с тех времен, когда в город первый раз пришел Ланцелот. Куплена в антикварном магазине, так что все может быть. Хотя антикварные лавки в нашем городе попадаются через дверь. Старина – наш экспортный товар.
Пепельница скользит по столу, как по льду, и попадает точно под удар сигары. Словно дракон ставит последнюю точку в договоре.
– Нам нужно выступить перед журналистами, Франц. Пресс-конференция – через полчаса. Участвуют все советники.
Миллер поднимается и идет к двери.
– Да, советник!..
Оборачивается.
– Надеюсь, вы поддержите мою кандидатуру на пост президента вольного города?
– Если борьба с коррупцией будет вторым пунктом вашей программы.
– А первым?
– Чтить память дракона, разумеется.
Дверь закрывается за Миллером.
Бью пальцами по столу. Всего на миг мне кажется, будто это органные клавиши. Но вместо органа оживает вся связь, какая есть в кабинете. Звонит старомодный телефон с диском. Играет гимн города – мобильный. Вся поверхность стола, превратившись в огромный дисплей, заполняется сообщениями.
Я медлю, прежде чем отозваться на любой из сигналов. Уже ненужный «люгер» перестает давить на позвоночник и отправляется в ящик стола, туда, где дожидалась своего часа пепельница.
Отсюда, с кресла, за окном видны только острые крыши и шпили башен. Теперь город уже похож не на хребет дракона, а на его широкую зубастую улыбку.
Шар на подставке еще качается. Он то над белым полем, то над черным.
Я не сказал Миллеру главного и уже не скажу. Пока шар колеблется, он принадлежит двум полям одновременно. Мое выступление никогда бы не имело успеха, будь Франц Миллер стопроцентным человеком. Что бы он там о себе ни думал, и кем бы себя ни считал.
Только люди могут так сомневаться. Но только звероящеры добровольно уходят со сцены. Политика, эволюция – какая, в сущности, разница?
На тыльной стороне ладони заметна чешуйка. Подцепляю ногтем, отстает легко. Просто прилипла.
Над площадью парит дирижабль.
Анна Агнич
Та самая женщина
Новосибирск
Человек циничный назвал бы Левушку ловеласом, или даже бабником, но это не так. Каждый раз он влюбляется на всю оставшуюся жизнь. Вот и с третьей женой не сложилось, хоть он и старался, боролся с собой. Чуть остыла первая влюбленность – и Левушку унесло прочь, к новому счастью, как щепку по течению реки.
Разошлись мирно, третья жена была опытным врачом и умной женщиной, сама поняла, что не туда угодила:
– Ты не лев, Левушка, ты другое животное. Львы – звери семейные, добропорядочные. Ты, пожалуй, дракон. Пожираешь наивных принцесс, каждый раз новых, – и оставляешь за собой выжженную местность.
Левушке за тридцать, у него спортивная фигура, подбородок с ложбинкой, ленивые движения и растерянный, неприкаянный взгляд. В женщинах он возбуждает двойное чувство: влечение и материнский инстинкт.
