– Море – это хорошо, – говорит Розмари.
Друг улыбается и строит планы поездки к его родителям. Серджио кричит и называет ее грязной шлюхой. Ребенок рождается и не издает ни звука. Еще один маленький трупик.
– Так как насчет моря? – спрашивает друг.
Розмари говорит Серджио, что между ними все кончено. Он трясется и скрипит зубами. Его кулаки сжаты.
– Только попробуй меня тронуть! – кричит Розмари и бежит на кухню, чтобы схватить нож. Она звонит другу и просит его прийти. – Я боюсь, что он вернется, – говорит она, но Серджио не возвращается.
Звонит его мать и спрашивает, что случилось.
– Ваш сын идиот и шизофреник, – говорит Розмари и вешает трубку. А потом идиот и шизофреник перестает платить за квартиру, и она продает обручальное кольцо и часть мебели, чтобы остаться в арендованной квартире еще на один месяц.
– Я беременна, – говорит Розмари другу.
– От меня? – спрашивает он.
– Идиот! – говорит она.
Друг уходит, и Розмари звонит Серджио.
– Беременна от меня? – удивляется он.
– Конечно, от тебя, – говорит она.
Они мирятся и занимаются сексом, а потом к ней на работу снова приходит старый друг.
– За бесконечную историю! – говорит бармен, делая два коктейля.
Старый друг Розмари смеется. Всегда смеется. Даже когда Розмари рожает очередного мертвого ребенка…
– Дежурные слезы, – говорит Розмари художнику, когда возвращается в родной город. Приходит к художнику с ребенком подруги и смотрит его картины. Новорожденный ребенок кричит и срыгивает. Снова и снова.
– Не приводи ко мне больше детей, – говорит художник.
– Нарисуй бриллиант, – говорит Розмари.
– Зачем бриллиант? – спрашивает художник.
– В бриллианте нет лжи, – говорит Розмари. – А твои дежурные слезы – это всего лишь плаксивая любовь.
– Я не рисую любовь, – говорит художник.
– Любовь исчезает, – говорит Розмари.
Ребенок подруги снова срыгивает и начинает мочиться. Художник что-то кричит и спешно убирает картины. Розмари смеется и говорит, что снова беременна.
– Сделаешь голограмму моего нового друга? – говорит она.
– Какого по счету? – спрашивает художник.
– Ты всегда был никчемным придурком, который рисует свои картины о жизни, но ничего не понимает в ней, – говорит Розмари. Это ее откровение. Это ее правда. Это ее жизнь.
Глава сорок пятая
Жесткие стулья расставлены полукругом. Клуб поэтов больше напоминает общество анонимных алкоголиков. Каждый со своими проблемами. Каждый со своей правдой. Новые лица. Старые лица. «Да они все на одно лицо!» – думает Розмари.
Кто-то уступает ей стул. Кто-то говорит, что ее давно не было. Шуршат тетради, записные книжки, листочки, исписанные мелким почерком и измятые до уровня туалетной бумаги. Лысый старик, имени которого Розмари не может вспомнить, читает свои стихи про какую-то пчелку. Он размахивает руками и скачет по читальному залу. Парень, уступивший ей стул, читает миниатюру о своих сомнениях. Типа: «В чем суть моего существования?», «Где правда, предназначенная мне?», «Где идеалы, не становящиеся пустыми словами?», «Где логика?»… Розмари зевает, а парень говорит, что жизнь – это помойка, а он – мусор, который выбрасывает себя на эту городскую свалку в знак понятного лишь ему одному протеста.
– Я свой страх, – читает какая-то страшненькая девушка. – Я спасаю себя от изнасилования и помолвки… Я своя храбрость. Я отказываюсь от лифчика и иду по улице, надев прозрачную футболку… Я своя похоть. Я совращаю себя и близких мне людей… Я своя невинность. Я смущаюсь, краснею, извиняюсь, хлопаю глазами, не понимая, что происходит… – Розмари слушает, как за окнами бьют барабаны вечерней вудуистической сантерии. – Я свой абсурд, – говорит страшненькая девочка.
«Вот это точно!» – думает Розмари. Она поднимается и уходит, не говоря ни слова.
– Подожди! – кричит парень, который уступал ей стул. Он догоняет ее и берет за руку. – Ты не против? – спрашивает он. Розмари поднимает голову, смотрит ему в глаза и качает головой.
Они встречаются три дня, а потом она рассказывает ему о своих беременностях и мертворожденных детях. И парень уходит. И снова одиночество. И снова нужно идти и просить прощения у свихнувшегося деда.
– Я своя храбрость, – смеется в истерике Розмари. – Я своя храбрость…
А барабаны бьют все сильнее и сильнее. Барабаны вуду. И люди идут в хижины, где устраиваются сантерии. Бегут в хижины. Десятки. Сотни тупоголовых унси, поклоняющихся Барону Субботе и жене его Маме Бриджит. А хромой карлик Ти-Жан-Петро потешается над ними. Здесь, среди этих прихожан, он самый нормальный. Самый что ни на есть полноценный дух лоа. Не нравится карлик? Есть Огун – дух огня и молний. Есть Мадмуазель Шарлот – покровительница молодых. Легба – дух дверей и путешествий. Агве – дух воды… Здесь каждый выбирает по себе. Свой Нгомбо – жрец. Свой Ла Плас – помощник священника. Свой Бондье – бог-создатель. Свои собственные лоа – духи. И уж конечно, свой собственный двухголовый доктор – колдун, который будет нас спасать и обрекать, спасать и обрекать… Вот так. Все мы заложники своих духов. Все мы заложники демонов внутри нас.
– Не знала, куда пойти, – говорит художнику Розмари.
Он предлагает войти, знакомит ее с Дювалем. Дюваль улыбается Розмари. Художник спрашивает, знает ли он жирную нянечку из внешнего города.
– Зачем тебе? – удивляется Дюваль.
– У нее эпилепсия и должно быть много синтетических барбитуратов, – говорит художник.
Дюваль морщится, рассказывает о том, как в молодости пробовал убить себя синтетическими лекарственными средствами.
– Вы идиоты! – говорит им Розмари и перечисляет подробности пищевого отравления. – Барбитураты – это хорошее успокоительное, а не суицидальное средство.
– Потом будет наплевать, – говорит художник.
– Если надумаешь вешаться, составь завещание.
– Я не хочу вешаться.
– Конечно, не хочешь, – Розмари смеется. – Ты хочешь выйти в воскресенье утром и увидеть, как с неба на тебя летит метеорит. Не комета. Не астероид. А именно метеорит. Именно в воскресенье. Именно утром.
Художник улыбается. Розмари смотрит на него и говорит, что он жалок.
Глава сорок шестая
Розмари, грудной ребенок подруги, с которым ее попросили посидеть, художник, Дюваль, сосед художника, который просит художника научить делать компьютерную обработку голограмм и жалуется на бывшую жену, требующую все больше и больше денег.
– А ты напугай ее, – говорит Розмари. – Скажи, что заберешь у нее ребенка.
– Зачем мне ее ребенок? – спрашивает сосед.
– Затем, что это и твой ребенок, – сверкает безумными глазами Розмари.
Сосед смотрит на нее, на художника.
– Мне, пожалуй, пора, – говорит он.
– Вали, – кричит Розмари.
– Он платил мне деньги, – говорит художник.
– Мне-то что? – говорит Розмари и пытается успокоить расплакавшегося младенца.
– Мы должны беречь тех, кто есть. Других не будет, – говорит Дюваль и рассказывает о старых друзьях, с которыми они учились в одной школе: давно, когда еще не было стены. Художник слушает, рисуя надгробие, в которое вцепились десятки уродливых рук. – Дерьмо, – говорит Дюваль.
– А ты что думал, я Давинчи? – спрашивает художник.
– Я ничего не думал.
– Я знаю.
Художник поджигает свой рисунок, смотрит, как он горит. Дюваль говорит о кланах вуду, о девушках, с которыми встречался в детстве, о живых мертвецах, о синтетических наркотиках, о высокой смертности… Говорит только Дюваль. Художник молчит.
– А мне он нравится, – говорит художнику Розмари.
Она улыбается, и художник не знает, смеется она или говорит всерьез. Розмари показывает на чистый лист, дает художнику карандаш.
– Нарисуй мне свидание, – просит она. – Нарисуй комедию моей жизни, – она морщится, ставит недопитую чашку кофе на стол и стряхивает в нее пепел от синтетической сигареты. – Хороший кофе, – говорит она. Художник смотрит на нее растерянно. Нарисуй мне причину. Нарисуй мне следствие. – Тебе нужно жениться, – говорит Розмари.
– Зачем?
– Чтобы развестись и перестать выделяться, – она смеется.
– Это глупо, – говорит художник.
– Сказать тебе, что такое глупость? – Розмари смотрит на мольберт с картиной обнаженной белой девушки. – Читай по губам, – говорит Розмари.
– Что читать?
– Ни одна уважающая себя баба не станет раздеваться перед таким неудачником, как ты, – она улыбается и ждет ответа, ищет ссору.
– Твой кофе стынет, – говорит художник.
– Этот кофе? – говорит Розмари и бросает в чашку недокуренную сигарету. Нарисуй мне мир. Нарисуй безумие. – У меня есть подруга, – говорит Розмари. – Она тебе понравится.
– Нет, – говорит художник.
– Что нет?
– Я не хочу ни с кем знакомиться.
