Бирс говорит, что хочет сделать с ней перенос отпечатков сознания.
– Я думала, ты не делаешь этого, – Ханна хмурится, смотрит на Бирса как-то слишком внимательно, слишком пытливо. – А я уж решила, что между нами будет все как в старину… Ты ведь это не ради меня?
– Нет.
– Тогда все нормально. – Она подается вперед и целует его в щеку, говорит, что ему нужно побриться. – А то у меня аллергия и все такое… – Ханна касается рукой его бедра, смотрит ему в глаза. – Здесь недалеко есть бар для свиданий. Там установлены машины для переноса…
Она улыбается, берет Бирса под руку. Они идут по вечерней улице. Два белых человека в черном городе. Два чужака. Ханна спрашивает Бирса, как у него прошел день, рассказывает о том, как прошел день у нее.
– Ты сегодня молчаливый, – подмечает она, когда они берут отдельный бокс в баре для свиданий.
Машина для переносов стоит на столе.
– Нервничаешь перед процедурой? – спрашивает Ханна, впрыскивает себе и Бирсу в глаза специальные капли, устанавливает фиксаторы век. – Не бойся. Я не буду копаться в твоем грязном белье, – обещает она.
Бирс молчит и старается ни о чем не думать. Вспыхивает зеленый луч. Воспоминания Бирса гаснут, и на их место приходят другие, ванильные, как духи Ханны, светлые, как ее кожа. Бирс не видит их четко, не хочет видеть, потому что пытается отыскать в этих воспоминаниях те, где есть больницы по изменению памяти, пытается отыскать Дюваля, художника. Но вместо этого он видит бывшего мужа Ханны. Он похож на маленького чернокожего Аполлона. И ребенок этого Аполлона и Ханны. Мальчик. Крикливый, эмоциональный. Он ждет мать с работы. Ждет отца. Ждет бабушек и дедушек. Ждет, чтобы спросить, что ему купили, а если слышит «нет», то плачет. Ему шесть. Мать Ханны протягивает внуку плюшевую крысу.
– Я слышал, что в некоторых игрушках повышено содержание формальдегида и фенола, – говорит муж Ханны. – Здесь где-нибудь написано об этом?
– Это просто игрушка, – говорит мать Ханны.
Мальчик берет ножницы, втыкает их крысе в брюхо и начинает вскрывать ее. Муж говорит, что где-то слышал, что партию игрушек изъяли из продажи из-за недопустимого уровня шума. Сын кричит, изображая страдания крысы.
– Нет. Игрушки так кричать не могут, – смеется Ханна. Она открывает банку синтетических консервированных фруктов.
– Там могут быть пестициды, – предупреждает муж.
– Посмотри срок годности, – советует мать.
– Да ладно вам, – снова смеется Ханна. И где-то здесь, рядом, отец и старый журнал, который он читает вслух:
– Что есть выбор? Я выбираю идеализм. Определенные книги, фильмы, мысли… Хочу закончить жизнь в психушке, как Ницше. Гоголь – он ведь тоже в психологической клинике второй том «Мертвых душ» уничтожил? Значит, и как Гоголь. Хочу сойти с ума, сделав что-то на самом деле масштабное.
Отец закрывает журнал, смотрит на Ханну и смеется над прочитанной статьей. Ханна смеется, чтобы его не обидеть, хотя так ничего и не поняла. Муж смеется, потому что он считает отца Ханны немного странным. Ребенок смеется, потому что смеются все остальные.
– Чем больше лжи и обмана нас окружает, тем больше страхов и фобий, – говорит отец. – Личностное отношение к миру как штурвал корабля, от которого зависит, куда поплывет этот корабль…
И новый журнал. И новый смех. Смех Ханны, смех отца, смех мужа, смех матери. Сын молчит. Он вскрывает крысу. Выдирает ей черные глаза-бусинки. Выдирает ей язык из красной ткани.
– Садизм – это форма отношения к другому, при которой экзистенцию пытаются отождествить с телом посредством боли, – говорит отец Ханны, наблюдая за внуком. – За садизм возможно наказание в виде лишения свободы или штрафа.
– Мой сын никогда не убивает кошек, – говорит муж Ханны.
– Конечно, не убивает. Когда ты в последний раз видел живую кошку в городе? – смеется отец Ханны. Смеется Ханна. Смеется ее мать. Смеется муж…
Вспышка… Воспоминания прыгают назад, словно подчиняясь желанию Бирса. Или же это он научился контролировать то, что он хочет видеть? Но нет времени думать об этом. Он видит жизнь Ханны до рождения сына. Она недавно вышла замуж и приходит к художнику, чтобы он нарисовал ей картину маслом.
– Как думаешь, какой рисунок понравится моему мужу? – спрашивает Ханна.
– Я не знаю твоего мужа, – говорит художник.
– Представь, что ты мой муж, – улыбается она.
– Не могу.
– Почему?
– Что почему?
– Почему ты не можешь представить меня своей женой?
– Это другое.
– Что другое?
– Представлять себя твоим мужем и представлять тебя своей женой.
– Тогда не представляй, – Ханна перестает улыбаться. Белая кожа художника притягивает взгляд, волнует. – Тогда скажи, как бы ты сам хотел нарисовать меня?
– Сам? – художник смотрит на нее.
– Сам. – Она смотрит на него.
– Без одежды, – говорит он.
– Вот как? – говорит она и обещает подумать…
Вспышка… Клиника, где стирают воспоминания. Ханна идет по коридору. Здесь работает ее отец. Сюда приходит Серджио – бывший парень Розмари, которого Розмари давно забыла. Ханна знает Серджио. Знает, что когда-то они учились в одном классе, но Ханна не помнит его имени. Для нее он очередное лицо в череде лиц, очередное воспоминание, которым поделился с ней отец. Она знает о Розмари, знает о том, что после разрыва с ней Серджио не мог больше встречаться с женщинами. Он не хотел стирать воспоминания. Он хотел вылечиться. Приходил два раза в неделю и наполнял кабинет своими неврозами…
Бирс видит глазами Ханны ее отца. Он сидит за столом и смотрит на календарь. Цифры – вот что важно для него в этой жизни. Так же, как люди во время вудуистических сантерий связывают все происходящее с духами лоа, он связывает все, что его окружает, с цифрами. Цифры складываются в суммы, создаваемые набором формул. Например: R=F(S,P), где R – это поведение человека в определенной ситуации, F – некая неопределенная функция, затем побуждающая к действию – S и особенность личности – P.
– Не бывает неразрешимых ситуаций, – сказал ему когда-то давно один старый лектор. – Если возвести любую сложность в бесконечную степень, то в итоге мы получим самый элементарный ответ, – лектор улыбается и смотрит на нерадивого студента.
– И каким же будет ответ? – спрашивает студент, и глаз его нервно дергается.
– Неразрешимая ситуация перестанет существовать, – говорит лектор.
Студент хмурится. Его математический план жизни не подходит под эту теорию. Он чувствует себя слабым и незащищенным. Но от воспоминаний можно избавиться. Те, кто работает в клинике внутреннего города, могут делать это хоть по несколько раз в день. Это же так просто. Жизнь – всего лишь уравнение. Главное – знать принципы, главное – соблюдать правила. Но пациенты, которые приходят сюда, всегда боятся стирания, нервничают, психуют, злятся. Они хотят, чтобы их вылечили, но хотят помнить. Хотят перестать страдать, но не хотят проститься с воспоминаниями, несущими боль.
Бывший парень Розмари, Серджио, один из них. Но терапия не помогает. Убеждения не помогают. Отец Ханны знает – инсайда не будет. Серджио кричит, злится, убегает, громко хлопнув дверью, а через пять минут приходит назад и спрашивает, чем обеспокоен его доктор.
– Ничем, – говорит отец Ханны, вспоминая, как утром младшая дочь сказала, что выходит замуж.
– Я не спрашиваю твоего разрешения, – заявила она. – Я просто ставлю тебя в известность!
– Да как ты смеешь разговаривать со мной в подобном тоне?! – закричал отец. – Я вырастил тебя! Ты… ты… ты хоть бы матери постеснялась!
– Нечего мне ее стесняться! – сказала дочь. – Я сама скоро стану матерью!
«Стереть или не стереть эти воспоминания?» – думает отец Ханны, стуча карандашом по рабочему столу, смотрит на пациента, но видит младшую дочь. Пациент улыбается, решив, что привлек внимание.
– Растопчи амбиции, – говорит он врачу. – Убей мораль и убеждения, поставь крест и, уходя, запомни калитку кладбищенской ограды, чтобы вернуться сюда другим человеком и совершить акт вандализма над прежними ценностями и стереотипами, которые стали уже не твои…
Вспышка… Отец Ханны открывает дверь. Уже поздно. На пороге стоит младшая дочь.
– Прости меня, – говорит она.
Отец Ханны молчит. Он долго не может заснуть, а утром звонит другу и договаривается об аборте. Пять минут взрослой жизни – немного боли на гинекологическом стуле. А после шмыганье носом – и все как прежде. Главное – не допустить просчет в воспитании, главное – вовремя избавиться от ненужных воспоминаний. Отец Ханны верит в это. Сама Ханна верит в это. Она идет по больничному коридору. Дверь в кабинет отца открывается, и выходит Серджио.
– Привет, – говорит он.
– Привет, – говорит Ханна.
Отец машет ей рукой. Он просит ее поговорить с младшей сестрой. Ханна слушает, долго хмурится, затем кивает.
