заметно дрожало – это была септицемия. Число патогенов в ее крови росло. Сотни миллионов из них размножались каждую минуту.
Когда я снимал липкие повязки с изувеченного живота, женщина слегка пошевелилась. Не желая будить ее, я остановился. Когда я сделал вторую попытку, она стала извиваться, застонала и даже смогла поднять одно веко, оторвав лейкопластырь. У нее были голубые глаза и шелковистые светлые волосы, испачканные кровью. Ее взгляд не фокусировался пару мгновений, а затем застыл на мне. Он словно говорил: «Ну и ублюдок же ты».
Я не мог погладить ее по волосам стерильной резиновой перчаткой, поэтому приблизился к ее лицу и прошептал: «Все будет хорошо. Я не причиню вам вреда. Мы о вас позаботимся». Я подумал, что она меня поняла, потому что вскоре она закрыла глаз и замерла. Я не заметил, как медсестра ввела ей седативный препарат, и наивно верил, что на нее повлиял мой успокаивающий голос. Но это не имело значения. Препараты действительно успокаивают лучше слов. Глаз снова заклеили, и эта наша коммуникация оказалась единственной. Я надеялся, она решила, что я добрый человек.
Я спас ее после бешеной резни, и теперь кто-то другой должен был помочь ей справиться с патогенными бактериями. Микроорганизмы в крови стали главной угрозой, и с ними нужно было немедленно что-то сделать. Итак, после перевязки я собирался найти главного бактериолога. Этот процесс, как и всегда, начался со скандала с дежурным лаборантом, который оказался не готов к запугиванию врачом из другой больницы. Затем меня связали с молодым патологоанатомом, который настоял, что я должен поговорить о пациентке с его консультантом, находившимся дома. В те времена старшие врачи очень хорошо себя защищали. Что нужно было сделать, чтобы молодая женщина, пережившая жестокое нападение и многочасовую операцию, получила помощь? Всем троим я говорил: «У нее сепсис, артериальное давление падает, а моча не выделяется. Мне нужно, чтобы опытный бактериолог незамедлительно взял образец гноя, изучил его под микроскопом и сказал мне, с какой бактерией бороться».
Наконец связавшись с начальником, я произнес: «Если я не добьюсь помощи в ближайшее время, я обращусь в полицию!» Я понимал, что это грубо с моей стороны, но выбора не было. Между тяжкими телесными повреждениями и убийством большая разница, и исход зависел не только от парня, орудующего скальпелем, но и от многих других специалистов.
Прежде чем вернуться в Хэрфилд на вечерний обход, я снова подошел к койке пациентки.
– Вы куда-то уезжаете? – спросила австралийка, ухаживавшая за женщиной.
Она произнесла это с типичной австралийской откровенностью и некоторым смирением, словно хотела сказать: «Кто позаботится о ней после вашего отъезда?» Никто не был готов взять ответственность за несчастную женщину, и это было ожидаемо. Конечно, она была типичной пациенткой торакального хирурга, и ее должны были лечить в специализированной больнице, но в кардиоторакальных центрах не было отделения неотложной помощи.
Вечером того же дня мне позвонил бактериолог из Уикома и сказал, что инфекция была вызвана не клебсиеллой, а бактерией под названием «синегнойная палочка». Оказавшись в крови, она незамедлительно стала смертельной опасностью для миниатюрной женщины с нарушенным обменом веществ. Бактериолог порекомендовал немедленное внутривенное вливание соответствующего антибиотика в высоких дозах.
– Кому еще вы об этом сказали? – спросил я. – Я не работаю в вашей больнице, поэтому, пожалуйста, свяжитесь с врачами отделения интенсивной терапии, которые должны назначить антибиотики. Спасибо, что сообщили…
Слова «эту чертовски радостную новость» я решил не произносить. Не хотел показывать, каким воинственным грубияном могу быть.
Все больше беспокоясь о бедной женщине, я позвонил в отделение интенсивной терапии Уикомской больницы и попросил к телефону дежурную медсестру. От нее, в отличие от младших врачей, я хотя бы мог ожидать точных данных. То, что она сообщила, меня обескуражило. Артериальное давление стремительно снижалось после моего отъезда, поэтому пациентке вводили большие дозы адреналина. Я спросил, вырабатывалась ли у нее моча, называемая жидким золотом хорошего кровообращения. Выяснилось, что днем была только маленькая струйка, но и она вскоре пропала. Мог ли я что-то изменить, если бы не отходил от ее койки со дня субботы? К сожалению, я считал, что да.
Кардиохирурги на протяжении всей своей карьеры возятся с кровообращением.
При 1-м скачке температуры тела я мог бы сделать забор крови, чтобы провести бактериологическое исследование. Положив руку на ее холодную стопу, я бы сделал вывод об ухудшении ее состояния за несколько часов до того, как оно стало бы опасным для жизни. Возрастающие дозы адреналина не были решением проблемы. Они только способствовали нарушению работы почек.
Когда одна система органов отключается, другие обычно следуют за ней.
В тот момент я знал, что к утру она будет мертва. Мое обеспокоенное выражение лица и ободряющие слова должны были стать последним, что зарегистрировал бы ее бедный мозг.
Смирившись, я развалился в потертом кресле в баре особняка и бесцельно уставился на стеклянную люстру. Я задумался о том, сколько молодых врачей делали то же самое со времен Первой мировой войны и были ли они так же разочарованы жизнью, как я. О других пациентах, прооперированных мной в выходные, новостей не было, поэтому я мысленно переключился на ребенка из Хемела и его родителей. Я был уверен, что Крис в курсе ситуации, поэтому позвонил ему домой. Трубку сняла его жена. Крис не спал почти всю ночь, потому что возился с ребенком, но жена предложила его разбудить. Я задумался на мгновение и эгоистично сказал: «Разбудите, пожалуйста». Как оказалось, усталый Крис только рад был поделиться со мной событиями ночи.
Мальчик быстро пришел в сознание после моего отъезда и извлечения дренажных трубок. Хотя блокаторы нервов облегчили боль, он все равно капризничал и испытывал сильный дискомфорт. Мать не отходила от его постели, пытаясь успокоить его, однако у мальчика случилась истерика из-за боли и воспоминаний о страшном происшествии. В результате он вырвал катетер, и койка оказалась забрызгана кровью.
Крис не был детским анестезиологом по специальности, но был отцом, а потому умел обращаться с больными детьми. Более того, вопли и ерзанья даже были полезны в краткосрочной перспективе. Они повышали артериальное давление, делали дыхание глубже и стимулировали кашель, прямо как физиотерапия. Именно это и требовалось на данном этапе лечения. Боль в грудной стенке и седация не давали ему глубоко дышать, что приводило к накоплению углекислого газа в крови и нарколепсии.
Как только возбуждение прошло, изможденный ребенок заснул до раннего утра. У Криса появилась возможность установить новый внутривенный катетер и
