что вы на экстренной операции. Надеюсь, мы поступили правильно».
– Когда это было? – спросил я.
– Всего час назад, – раздался ответ.
– Простите, а сколько сейчас времени? Я понятия не имею.
– Почти полдевятого.
Я задумался. Вероятно, она вернулась в больницу после головокружительных выходных и узнала, что я ее искал. Интересно. Ко мне стали подкрадываться паранойя и бред, поэтому я решил прервать этот мыслительный процесс.
Составляя список операций на понедельник, я вносил туда пациентов, которых рассчитывал оперировать самостоятельно, а потому мне нужно было поспать. В то же время я не хотел оставлять Криса в Хемеле одного, и в итоге мы договорились скоротать время за парой кружек пива в местном пабе. Этот вариант был куда привлекательнее дежурства у койки ребенка бок о бок с его напуганными родителями, но и у него нашлось несколько недостатков: во-первых, я до сих пор был в хирургическом костюме, а во-вторых, мой кошелек остался в куртке в Хэрфилде, и у меня не было денег. Впрочем, это не имело значения, потому что Крис пообещал меня угостить.
Мой друг чувствовал, что я устал. Недостаток сна был неотъемлемой частью жизни хирургов-ординаторов, да и кто радовался бы перспективе в одиночку оперировать пациентов ночью, пока босс спокойно спит в кровати? Хотя мы храбрились, недосып имел определенные последствия. Я становился все более беспокойным и раздражительным и постоянно думал о том, как бы поскорее оказаться в своей спальне. К счастью, Крис был решительно настроен не переоценивать прогресс ребенка.
– Мы должны вернуться и поговорить с родителями, – твердил он, хотя я действительно не был в настроении для этого.
Я не мог воспринимать похвалу в таком состоянии. Мне не нужно было, чтобы меня эмоционально благодарили за проведение операции, ведь я подходил к ним прагматично: механики чинят автомобили, а я чинил тела, получая от этого неимоверное удовольствие. Этого мне было достаточно.
Учитывая высокую смертность среди пациентов на заре кардиохирургии, пациенты явно ждали от хирурга не сочувствия. Большинство из них просто хотели оказаться в руках человека, который вывез бы их из операционной живыми. Я осознал это в Бромптонской больнице, где мне, как младшему по рангу, приходилось предупреждать родителей о надвигающейся смерти их ребенка. Это обычно означало, что прооперированное сердце не сможет функционировать без аппарата искусственного кровообращения, а смерть пациента предрешена. Мои начальники старательно избегали выполнения этой задачи, но разве кто-то мог их в этом винить? В то время нас не консультировали психологи. Мы искали сочувствующую медсестру, которая могла с нами поговорить, и это был лучший способ снять стресс – куда безопаснее употребления алкоголя на дежурстве.
Несмотря на мое раздражение, Крис настаивал на том, что напуганным родителям надо предоставить возможность поговорить с хирургом их ребенка и задать вопросы. Естественно, он был прав. Когда мы пришли, они сидели у койки мальчика. Плачущая мать сжимала холодную руку сына под простыней, а ее муж держал руку у нее на плече. Мне суждено было на протяжении всей своей карьеры вторгаться в одну и ту же картину, но я ни разу об этом не пожалел. Я так сильно ненавидел смерть, что готов был пойти на все, чтобы ее предотвратить.
В пропитанном потом хирургическом костюме я выглядел ужасно и пах как свинья, но при виде меня семейная пара почтительно встала. Я сказал им снова сесть.
– Он выживет, доктор? – сразу спросили они.
Я сказал им то, что они хотели услышать:
– Да. Он везучий мальчик.
Эти несколько слов вызвали у них ощутимое облегчение. Их плечи опустились, и мать снова заплакала. Терапевтические слова для родителей, но слишком оптимистичные для меня. Многое могло пойти не так, и инфекция была главной опасностью. Однако в их встревоженном состоянии мои слова сработали лучше дозы «Валиума».
Мне пришлось сказать родителям, что их сын лишился половины левого легкого. Но я добавил, что мальчик этого не заметит.
Оставшегося легкого должно было хватить для комфортной жизни, и он мог бы снова начать играть в футбол.
На протяжении всего разговора я оценивал состояние мальчика. Хотя температура его тела снизилась во время операции, он согревался под теплым одеялом, и его щеки порозовели. Частота сердечных сокращений и артериальное давление вернулись в норму, и в двух дренажных трубках не было крови. Рентгеновский снимок, сделанный по прибытии в отделение интенсивной терапии, выглядел обнадеживающе, несмотря на сломанные ребра. Позже я сказал Крису и медсестре мальчика, что можно удалить дренажные трубки. Я понимал, что, когда он проснется, они будут ему мешать. Да, я собирался сделать это гораздо раньше, чем было рекомендовано, но я понимал, что лучше это сегодня сделаю я, чем кто-то менее опытный на следующий день. Если бы воздух случайно попал в грудную полость, у ребенка случился бы коллапс поврежденного легкого.
Когда я вытаскивал первую дренажную трубку, мальчик резко проснулся. Он начал пытаться достать эндотрахеальную трубку, и медсестра спросила, стоит ли нам снова ввести его в сон. Если бы мы были в детском отделении интенсивной терапии Хэрфилдской больницы, я бы сказал да, однако здесь все было по-другому. Чем быстрее он стал бы независимым от аппарата искусственной вентиляции легких и связанных с ним проблем, тем лучше. Крис был менее уверен в успехе, но понимал, что я собираюсь вскоре уйти. Он сказал: «Хорошо, можешь извлечь трубку, но я побуду с ним некоторое время, чтобы удостовериться, что с дыханием все в порядке. Мы не хотим все испортить, верно?» Этот парень был джентльменом. Он оставался в больнице всю ночь, вводя мальчику обезболивающее, которое не угнетало его дыхательную систему.
Я уехал из Хемел-Хемпстеда в 23:30 и оказался у главного входа Хэрфилдской больницы в полночь. Диспетчеры сидели рядом с главным входом, поэтому я зашел к ним и сказал, что вернулся. Я не хотел, чтобы меня беспокоили ночью – только если что-то серьезное произошло бы в самой больнице. Регион должен был справиться самостоятельно.
– Только один момент, – сказали мне. – Женщина по имени Сара снова звонила в 22:30. Она сказала, что вы можете позвонить ей домой, если вернетесь до полуночи.
Я долго думал, но отказался от своей идеи. Для одних выходных травм было достаточно. Меня манили особняк и моя спальня, но сначала мне нужно было выпить стакан эля в баре – эта кружка стала для меня единственным отдыхом за все выходные. Правда, у меня сложилось впечатление, что благодаря полученному опыту я вырос на 10 сантиметров. Теперь только время могло показать, достиг ли я
