руку вперёд.
Крейн сжимает её.
– Кстати, мне по душе концепция гонки. Кто не захочет вверить жизнь в лапы животного, способного отгрызть тебе голову меньше чем за секунду?
Я пропускаю её слова мимо ушей и одновременно с тем тяну к ней другую руку и ставлю ногу на доску с проворством, которого требует охота на мариленей. Деревяшка шатается, но поддержка Крейн даёт мне достаточно свободы для манёвра. Раскачивание прекращается.
Крейн отпускает меня.
И я остаюсь в том же положении.
Закрываю глаза.
«Раз… два… три… двадцать… пятьдесят шесть… сто двадцать…»
– Сосредоточься на моём голосе, – велит Крейн.
Она справа от меня. За закрытыми веками ничего, кроме красной темноты. Но я вижу её в своём воображении. Голос Крейн – нить, держащая меня прямо. Она продолжает говорить. Поодаль Златошторм нетерпеливо всхрапывает. Крейн не сбивается. Вместо этого начинает задавать мне вопросы.
– Видела мятежников, когда была у Горькоцветы?
– Да, – говорю я. Мир поднимается из глубины разума прямой линией, но не лишает меня равновесия. – Вот бы они перестали страдать ерундой.
– Не каждый может поучаствовать в гонке славы, чтобы изменить свою судьбу, – замечает Крейн. – Они лишь хотят, чтобы с ними считались.
– Кто этот «не каждый»? Съёмщики, которые порадуются, если меня, Эмрика или Лирии не станет, поскольку земельщики вынудили нас сделаться Охотниками? – Гнев я тоже контролирую. Почти. Меня колотит.
«Дыши».
– Не все. Старые фракции отжили своё. Их представления об изгоях и социальном статусе – первопричина угнетения съёмщиков. Земельщики никогда не велись на подобную чушь. Фракции помоложе действуют осторожно, прежде всего набираясь опыта и поступая по справедливости. Я слышала, о чём говорят на базе.
– Земельщики, если захотят, – говорю я спокойно, – сотрут их всех в порошок. Или свидетельства о том, чем закончились предыдущие войны, прошли мимо тебя? И расплачиваться за эту ошибку придётся не только им, а каждому съёмщику. Тебе, мне, Эмрику и Лирии.
Крейн недовольно фыркает, но милосердно замолкает.
Я стою так полчаса.
К тому моменту, когда спускаюсь с доски, мышцы в ногах забиты.
Поднимаюсь снова. И снова. Пока боль не отступает за шумом крови в ушах. Теперь я знакома со своим телом чуть лучше, чем утром.
– Корал! – окликает меня Крейн со спины и немного слева. Я едва поворачиваюсь. В меня летит камень. Я ловлю его, и… она бросает в меня ещё один. Его я тоже ловлю. И продолжаю сохранять равновесие на доске.
Крейн ухмыляется и показывает два пальца вверх.
Ещё несколько подходов спустя у меня урчит в животе. Нет смысла изнурять себя сегодня, если завтра отключусь на трассе без сил.
Крейн приносит обед. Следующие несколько минут мы сидим и тихо едим. Холодный морской бриз схлёстывается с жарой острова. Доносящаяся издалека привычная суматоха гоночных дней успокаивает. Я позволяю себе почувствовать боль в конечностях, подумать о том, как Златошторм набросилась на меня. Тому была причина. Что-то в воде напугало её.
Эта мысль приносит облегчение. Получается, Златошторм вовсе не хотела насадить меня на рога. Но мариленей так легко вывести из себя…
Завтра мне предстоит гонка со смертью.
А меня не назвать опытной возницей даже с большой натяжкой.
Крейн уговаривает померяться силой больших пальцев, и я уступаю ей, хоть и чувствую себя двухлеткой. Пока дурачимся, она спрашивает про церемонию открытия. Конечно, я замечаю, как старательно она избегает упоминаний о беспорядках. Всё спрашивает про каждый уголок и закоулок арены, главным образом чтобы меня отвлечь.
И тут до меня доходит.
Она хочет сказать мне что-то ещё.
Я на неё не давлю. Иначе Крейн запрётся в ящике и больше не высунет носа. Это игра, в которую мы играем. Я научилась ждать, пока эта её часть, так и не научившаяся доверять людям, не отступит.
Она поделилась со мной, что её отец – земельщик, только на четвёртом году нашей дружбы. Мама узнала раньше меня. Именно она сказала мне, что терпение – лучший подарок, который я могу предложить Крейн. Но я не терпелива, я лишь притворяюсь. «Игра», – говорю я себе. Пускай она мой единственный друг. Крейн продолжает теребить кольцо на пальце, оранжево-красное. Не знаю, что это за минерал. У неё всегда была страсть к морским камушкам, и ей как-то удаётся откапывать наипричудливейшие, наипрекраснейшие экземпляры.
Она перекидывает волосы через плечо, и тут я кое-что замечаю у неё на руке.
Это блестит повязка-цепочка.
– Что… Крейн… – Я таращусь на неё в ужасе. – Что ты сделала?
Она понимает, что я всё видела, и отдёргивает руку.
– То, что нам следовало сделать много лет назад.
– Нет. Нет. – Я ведь увела её тогда с базы. Сорвала плакат «Ковчега свободы» с её двери. Как они до неё добрались? – Водиться с мятежниками опасно… земельщики доберутся до вас… их стражники… что угодно может пойти не так… Зачем тебе это?
– О, то есть когда ты участвуешь в гонке славы – это не безумие?
– Это не… – Но слова застревают у меня во рту, и я лишь таращусь на неё. Так вот почему она защищала мерзавцев. Гнев, едва начавший подниматься, рассеивается. Вместо этого я чувствую, как у меня разбивается сердце. – Всё из-за твоего отца-земельщика, верно?
– Не пытайся меня прочесть, Корал. Знать не желаю, кто он. Меня это абсолютно не волнует, – говорит Крейн. – Но уверена: он придёт в восторг, услышав моё имя, когда «Ковчег свободы» свергнет земельщиков.
Затем она откидывается назад и плутовато улыбается.
Я расхаживаю по пустой конюшне, к огромному недовольству Златошторм, которая изо всех сил старается немного отдохнуть.
И как только Крейн не видит, что «Ковчег свободы» доставляет нам всем одни неприятности? Это то, чем они занимались, когда мы были детьми. Устраивали стычки со стражниками, выкрикивая: «Долой богов, долой земельщиков», – получали пули и со скрипом останавливали наши жизни, приводя к введению комендантского часа.
Возможно, на самом деле она не одна из них. Могла просто околачиваться на базе, как в прошлый раз. Неудивительно, что последние несколько недель Крейн ходила туда без меня. Я крепко зажмуриваюсь. В этот раз вместо красного вижу сплошной чёрный, как если бы свет никогда не существовал. Интересно: так выглядит Террафорт глубоко под землёй?
Именно в чёрной тишине я слышу скрип главных ворот конюшни.
Ветра сейчас нет. Ярко светит луна, небо безоблачно, и по ту сторону Террафорта туристы, съехавшиеся на гонку славы, всё ещё пляшут и пируют. Златошторм в центральном дворе конюшни – отказалась заходить в стойло.
Каждый сантиметр постройки отпечатан у меня в мозгу.
Я слышу, как они двигаются в тени, пытаясь скрыть своё присутствие. Кто бы это мог быть? Дориан. Он знал, где я тренируюсь. И тоже знаком с конюшней.
Бежать бессмысленно. Я ближе к задним воротам, а из них выход один: к пляжу или вниз с утёса. Я могла бы закричать. Вот только голос утонет в звуках гуляний и высоком
