вы склонили меня к иному решению. Нам действительно не следует вносить раздражение в настроение такого города, как Москва, и тем играть на руку тем, кто воспользуется моим решением, чтобы опять вести агитацию против правительства и, конечно, против меня. Обидно и горько, что Москва не может сговориться на таком кандидате, которого я утвердил бы с легким сердцем, но действительно, пусть еще несколько месяцев она останется без головы и управляется помощником головы, чем давать ей повод говорить, что я ее оскорбил, назначив человека по моему избранию, сделал это в отступление от закона и не дав ей возможности передумать свое прежнее решение и предложить какой-либо выход из созданного ею положения.
Я написал на докладе министра внутренних дел, что, обдумав этот вопрос и выслушав приведенные вами соображения, я предпочитаю не принимать решения, способного вызвать большие осложнения. Доклад с моей резолюцией я верну непосредственно Маклакову».
При этом государь показал мне этот доклад, на полях которого была положена синим карандашом длинная резолюция, которую я не просил дать мне прочитать. Впоследствии я узнал, что резолюция точно воспроизводила то, что государь сказал мне, но Маклаков не сообщил ее Совету министров, и сохранилась ли она в делах министерства — я не знаю.
Поблагодарив государя за доверие, оказанное мне, я просил его разрешить мне продолжать мой доклад по этому вопросу и высказать с полной откровенностью, как велика ненормальность наших условий внутреннего управления и какими последствиями грозит это отсутствие единства в деятельности отдельных министров, нагляднейшим проявлением которого является именно доклад министра внутренних дел по этому делу.
Он представлен государю без ведома Совета министров и послан накануне возвращения председателя Совета, когда в самом вопросе не было никакой спешности, так как Москва не имеет городского головы уже более четырех месяцев и легко могла бы подождать еще две недели. А когда в день моего возвращения я узнал об этом как о факте, то министр внутренних дел отказался даже дать объяснение и заявил, что не считает себя обязанным отчитываться перед кем бы то ни было в том, как он выполняет повеления своего государя.
При таком взаимном отношении министров всякие осложнения становятся неизбежными, и если на этот раз дело кончается благополучно, то никто не гарантирован от того, что завтра же не повторится худшее. Я просил поэтому государя разрешить мне передать Совету министров все и открыто заявить Маклакову, что закон о единстве управления одинаково обязателен для него, как и для всех министров, и что этого требует не желание председателя Совета министров ограничивать власть отдельных министров, увеличивая свою собственную, а польза всего дела управления и, прежде всего, интересы самого государя. «Конечно, вам необходимо рассказать все Совету, — сказал государь, — но сделайте это в мягкой форме, чтобы Маклакову не показалось, что я им недоволен, так как я уверен, что у него были лучшие намерения, но у него нет еще достаточного опыта, и потому он может впадать в невольные ошибки».
На эти слова государя я вынул из портфеля захваченные мною с собою два номера газеты «Гражданин», напечатанные как раз во время моего отсутствия, в которых со свойственною князю Мещерскому манерой разбирается вопрос о «крамольной» кампании, ведомой в Москве с целью осады правительства, и предлагается простой рецепт парировать эту кампанию замещением должности городского головы властью государя, «последствия чего будут самые благодетельные: Москва смирится, прекратятся партийные распри, и через несколько недель после такого мудрого проявления твердой власти коленопреклоненная Москва будет благодарить государя за избавление ее от крамолы».
Я сказал не обинуясь, что все зло происходит от того, что у министра внутренних дел при полном отсутствии опыта и государственной подготовки есть такая зависимость от князя Мещерского, которая не приведет его к добру, так как ничего, кроме вреда, не может дать систематическая травля председателя Совета министров, и все по одному и тому же трафарету, что он заслоняет собою особу государя и присваивает себе положение «Великого Визиря».
Вред такой кампании заключается именно в том, что статьям «Гражданина» публика придает значение как бы отголоска взглядов самого государя, и естественно, что престиж власти председателя Совета падает. Министры интригуют против него, вовлекая в свою интригу и законодательные палаты, и в особенности Государственную думу, члены которой, сами того не замечая, принимают деятельное участие во всей этой недостойной игре мелких страстей — одни, как кадеты, усугубляя свое оппозиционное настроение во имя принципиальной борьбы с властью, другие, как октябристы, входя в самые разнообразные комбинации, чтобы придать себе значение самой сильной из политических партий, третьи, как националисты, воображая, что, поддерживая одних министров, наиболее влиятельных в данную минуту, они постепенно сами проберутся к влиятельным местам, а крайне правые просто готовятся осаждать ту власть, которая им не по нутру, так как она не считает их солью земли и будто бы ведет Россию к гибели, угодничая перед Думою и ослабляя власть монарха в стране.
Для последних таким крамольником был и Столыпин, хотя он сложил свою голову в борьбе с настоящею крамолою, а уж его преемник и того хуже, так как Столыпина еще можно было склонить к тем или иным подачкам, а тот, кто его заменил, по скупости или по упрямству своему, не поддается и на эту удочку.
В подтверждение моего мнения я представил государю два других номера «Гражданина», в которых эта кампания против меня проводится без всяких прикрас и предлагается даже практический рецепт — уволить меня, как явно не «царского министра», а «думского угодника», только и помышлявшего о том, как затмить ореол монарха и возвысить «народное представительство», и заменить меня такими преданными и «испытанными слугами, не способными ни на какое предательство», как Горемыкин или Танеев, и постепенно вернуться к прежней системе, сосредоточив всю исполнительную власть в руках Комитета министров, «действующего именем государя, а не смешного народного представительства, и бросив заморскую затею Совета министров, для которого нет места в нашем русском самодержавии».
Я прибавил, что, ознакомившись с этими статьями еще до моей болезни в Риме, я писал министру внутренних дел, предлагая ему посоветовать князю Мещерскому прекратить эту недостойную травлю, вредную не для меня, так как я вовсе не дорожу властью, а исключительно для государя, потому что этим расшатывается сама власть, но получил от него
