нет ни единства, ни дружной работы, ни даже взаимного уважения — тех условий, которые так необходимы теперь, и притом более, чем когда-нибудь.
Наша рознь, я сказал не обинуясь, интриги в нашей среде никогда не проявлялись так ярко, как за самое последнее время. Отдельные члены Совета ведут на глазах у всех открытую борьбу против председателя Совета министров, и это не составляет более тайны ни для кого. Лично я от этого пострадаю всего менее, потому что для меня не может быть, эгоистически, ничего лучшего, как избавление от тяжелого и неблагодарного положения — нести ответственность, не располагая никакими средствами влиять на ход событий.
Но такое открытое отношение некоторых членов Совета ко мне несет величайший ущерб не для кого иного, как для государя, и я думаю даже, что те из нас, которые всего более повинны в этом, не дают себе отчета в том, чего они могут достигнуть в конце концов. Так продолжаться не может, и я счел своею обязанностью еще раз совершенно спокойно и правдиво доложить обо всем государю. Я просил его или уволить меня от обеих должностей, или дать мне средства работать, не растрачивая силы и время на бесплодную борьбу в среде самих же носителей власти. Я не раз уже касался этого же вопроса и прежде, но государь никогда не разрешал мне довести дела до конца, не позволил мне сделать этого и теперь, несмотря на мое усердное ходатайство; но на этот раз я заявил его величеству, что наша рознь зашла слишком далеко и глубоко, и у меня слишком много неопровержимых доказательств такого печального явления, и я надеюсь на то, что мой доклад будет, наконец, услышан.
Я прибавил, что хорошо понимаю, что государю гораздо легче расстаться с одним своим сотрудником, нежели со многими, и потому питаю большую надежду на то, что я достигну моего давнего желания — освободить его величество от того, кто не умеет внушить достаточного уважения даже среди немногих своих сотрудников. На этом мы разошлись, так как никто не нашел нужным открыто реагировать на мои слова. Только после ухода всех членов Совета оставшиеся у меня в кабинете Харитонов и Тимашев сказали мне, что я совершенно прав, что положение стало невыносимым и интрига против меня сделалась излюбленною темою разговоров в Думе, в министерских канцеляриях и чуть не на улице. Харитонов прибавил, что он не раз собирался писать мне об этом, но каждый раз воздерживался, понимая, что из-за границы я все равно ничего не могу предпринять и только переживу лишнюю тревогу.
Декабрь, в общем, сулил мне более спокойную пору. Казалось, что Государственная дума, торопясь на рождественский вакант и успокоившись на том, что конфликт с министрами наружно улажен переговорами в моем отсутствии Родзянко с Щегловитовым и министры стали опять появляться в заседаниях, не станет поднимать новых инцидентов и временно отложит свои нападки на правительство, — но действительность не оправдала моих мечтаний, по крайней мере, в том, в чем она затрагивала лично меня.
В эту же пору моего тревожного переживания, последних тяжелых испытаний, которые выпали на мою долю перед близким концом моей активной деятельности, мне пришлось принять деятельное участие еще в одном решении, которое могло при иных условиях иметь совершенно неожиданные последствия.
Я рассказал уже все, что мне пришлось пережить при моем возвращении из Парижа в Берлин, в связи с неожиданным моим участием в разрешении вопроса о назначении германским правительством генерала Лимана фон Сандерса преемником престарелого фон дер Гольц-паши в должности инспектора турецкой армии.
В декабре С. Д. Сазонов, с которым мы часто виделись в эту пору, держал меня все время в курсе его отношений с Берлином по поводу моего объяснения с императором и германским канцлером. Хотя дело и не получило своего окончательного разрешения, все сообщения из Берлина носили самый успокоительный характер, и Сазонов не раз говорил мне, что он счастлив, что мне удалось вырвать, как он выразился, еще один зуб из тревожных событий на Балканах. Он был совершенно уверен, что дело идет быстрыми шагами к самой благоприятной для нас ликвидации конфликта, и каждый раз прибавлял, что государь крайне благодарен мне за это и не раз выражал ему свое по этому поводу удовольствие.
При одной из наших с ним бесед он сказал мне, что он приготовил особую записку по турецкому вопросу, которую и передал уже государю для прочтения, но не получил ее от него обратно. Он просил государя заранее, если только он признает его мысли заслуживающими внимания, не давать им окончательного одобрения, но позволить ему обсудить их еще раз в Особом совещании под моим председательством, прибавив при этом шутливо: «Вы стали теперь специалистом и нашим авторитетом по турецким делам, и я не приму более ни одной меры не посоветовавшись с вами». На мою просьбу дать мне его записку для прочтения он отозвался, что, конечно, я получу ее, как только государь вернет ее ему, а если она ему не понравится или покажется не ко времени, — то мне не стоит и тратить на нее мое слишком занятое время.
Перед самым Новым годом я получил от Сазонова эту записку при официальном письме, содержащем повеление государя рассмотреть ее в совещании под моим председательством, при участии министров иностранных дел, военного, морского и начальника Генерального штаба. У меня, конечно, не сохранилось под руками экземпляра этой записки, но содержание ее я помню хорошо, да и еще недавно она была с достаточными подробностями воспроизведена в одном сочинении, изданном в Америке на английском языке профессором Фэ, а раньше была напечатана в советском официальном издании под редакцией большевистского ученого Покровского.
Как и все, что печатает советская власть, это издание не может быть принято без оговорок, — настолько часто в этих изданиях выпускается то, что не нравится большевикам, или искажается текст печатного документа в целях дискредитирования прежнего управления. Но из сопоставления советского издания с книгой Фэ есть полная возможность восстановить истинный смысл представленной государю С. Д. Сазоновым записки и точный ход суждений совещания по этой записке.
В начале доклада министр иностранных дел останавливается на вопросе о Лимане фон Сандерсе, говорит о недопустимости проекта гражданского правительства и о необходимости во что бы то ни стало противиться его осуществлению, и затем подробно
